День, когда я стала взрослой

Фото из личного архива автора

Я точно знаю, в какой момент я стала взрослой.

Это случилось 29 мая 1994 года, примерно в полдевятого утра. Я стояла на коленях на еще теплом пепелище своего дома и откапывала руками обугленные части скелета своего мужа. А рядом стояла моя трехлетняя дочь и говорила: «Мама, где мы теперь будем жить? И где же папа? Почему он тебе не помогает?»

Было очень легко сойти с ума — просто перестать отчаянным усилием воли удерживать свой разум по эту сторону реальности. Было очень легко умереть — достаточно было просто не заставлять себя дышать… Я внезапно разучилась дышать, и приходилось командовать себе вдохнуть и выдохнуть… и снова вдохнуть, и так — раз за разом… Но рядом стояла моя дочь, которую я должна была вырастить — поэтому пришлось не искать легких путей и немедленно повзрослеть.

И я встала с колен, отряхнула руки от пепла, обняла дочь и, как смогла, объяснила ей, что случилось…

И она поняла — и потом объясняла всем сочувствующим: «Мой папа сгорел, но не умер, потому что люди не умирают насовсем».

И остановившееся время со скрипом двинулось дальше…

***

Калейдоскопом промелькнули похороны … В последний путь Пит отправился автостопом — заказанный катафалк сломался по дороге, я взяла Василису на руки и отправилась на подстанцию Скорой помощи — и водители сразу согласились отвезти нас на кладбище.

А дальше — дождь с ясного неба, комья по крышке гроба, брошенная в гроб черная роза с багряным отблеском в сердцевине, поминки в чужой квартире… Никто еще не верил, что он и правда умер — на каждый шорох в коридоре все замолкали, глядя на дверь (некоторые так и не поверили — и потом, спустя годы, рассказывали мне, что видели Пита мельком в самых разных местах — от Западной Европы до индийского ашрама).

Я вспоминала последний день «жизни до…» — в тот день я проснулась на рассвете абсолютно счастливой… цветущий сад за окнами, пение птиц, первые лучи солнца на золотом небе, любимая семья рядом, старый уютный обжитой дом — и где-то поблизости куча планов, интересных дел и друзей… и единственная мысль — «благодарю Тебя, Господи, за то, что все так». (И потом много лет я отгоняла подобные мысли, опасаясь, что тут-то Господь и прихлопнет меня как муху — как в 94-м).

А на следующее утро у меня уже не было ни мужа, ни дома, ни сада, ни солнечного света… вся моя жизнь обратилась в пепел.

Мы мимоходом попрощались до завтра — а вышло, что навсегда… и оставалось лишь гнать из сознания бесконечные «если бы он поехал с нами… если бы мы остались и спокойно погибли вместе…» — что толку сожалеть, раз Бог решил иначе… Главное — не оглядываться назад и не тосковать.

***

Приходить в себя я стала только в Оптиной — поселилась вместе с дочерью и подругой в деревеньке на окраине Козельска, населенной в основном внезапно уверовавшей интеллигенцией из Москвы и Питера… И потекла размеренная церковная жизнь — ежедневные службы, каноны и акафисты, по утрам — Книга Иова, по вечерам — Книга Экклезиаста, а бессонными ночами — Псалтирь. Промежутки заполнялись самоучителем церковнославянского и уроками церковного пения. Хозяйством меня не грузили, ребенком с удовольствием занимались все окружающие (да и сама она с удовольствием бегала в ватаге «новых деревенских» детей)… и через три с лишним месяца такой жизни я почувствовала, что могу, пожалуй, и в Москву вернуться.

***

А там началась уже новая жизнь. Я сменила круг общения (невыносимо было общаться с теми, кто помнил меня счастливой), устроилась на цивильную работу и стала кормильцем семьи, гуляла с дочерью по лесу, ходила в церковь и читала богословские трактаты и прочие душеполезные сочинения… Очень утешил меня Блаженный Августин со своим «Тех, кто нам дорог, мы не потеряли — они лишь опередили нас на пути к той жизни, где больше нет разлук».

Вот только дышать я по-прежнему не могла — но к этому времени я уже приспособилась выделять часть сознания для вдохов-выдохов, чтобы не отвлекаться от прочих дел (хотя стоило глубоко заснуть — система давала сбой, и я просыпалась от удушья). Научилась стискивать зубы в лучезарной улыбке и приспособилась гасить приступы досады, что из-за дочери и родителей я должна жить дальше.

***

И тут мне по-настоящему повезло — у меня случайно обнаружилась первая стадия лейкоза. Просидев пару часов в очереди к онкологу в «ракушке» на Каширке, я преисполнилась решимости не сдаваться — и в больницу, и вообще (потому что отчетливо осознала, что если я туда лягу, то точно умру). Поэтому я убедила онкологов нарушить все инструкции — разрешить мне амбулаторную химиотерапию и выдать на руки все необходимые лекарства, расписав схему их применения.

Вот так неожиданно ко мне вернулась жажда жизни — к чувству долга добавилось возмущение: «Ну вот еще и лейкоз в 25 лет — за что мне все это???» и желание выжить несмотря ни на что. Терять мне было особо нечего — поэтому с Богом я ругалась зло и азартно, доказывая Ему, что так просто Он меня не прикончит… Через пару месяцев лейкоз отступил, а вопрос «За что?» в моей голове сменился вопросом «Зачем?» — поскольку стал вырисовываться некий смысл и польза из всех происходивших со мной событий.

***

И я смогла принять свою новую жизнь. А потом и она кончилась — и началась следующая… и с каждым новым резким поворотом судьбы я все спокойнее относилась к тому, что ничего не вернуть и не удержать… поверила, что во всех этих зигзагах Господь меня не оставляет и Сам ведет — потому что Он мой путь видит, а я — не всегда.

И теперь, несколько жизней и много смертей спустя, я знаю точно: нет ни смерти, ни безнадежности. Нет границы между живыми и мертвыми, потому что у Бога все живы. Нет отчаяния, если все в жизни пошло не так и кажется, что уже не подняться… потому что Бог не дает нам умереть заживо (хотя реанимация души порой бывает жесткой).

«Люди не умирают насовсем».

Наталия Скуратовская

Источник: Блог автора в ЖЖ