Заметки к юбилею

Когда мне было девятнадцать, один мой тридцатилетний знакомый, вспоминая свою бурную молодость, любил приговаривать: «В детстве, в двадцать лет». Мы с подругами смеялись над ним, и в насмешку, каждая на своем двадцатилетнем юбилее (а разница между ними была несколько месяцев, а иногда и дней), пафосно восклицали: «Я вступила в возраст детства!». На самом-то деле, разумеется, мы считали себя очень взрослыми, уже окончательно сформировавшимися и вступившими в зрелую жизнь.

Двадцать лет — пора свершений и надежд. Все еще впереди, и можно слишком не торопиться, не бояться, что уходит время или что кончатся силы. Еще только учишься на четвертом курсе вуза, а уже — две губернаторские стипендии, интересная студенческая жизнь, новые друзья. Ролевики с первого курса, например. Я объясняю им сложную математику логики, а они в благодарность тащат меня с собой в поход и на тренировки. Тренировка проходит в екатеринбургском парке «Зеленая роща», который ребята называют просто «Зеленка». Ярко светит солнце, я сижу, прислонясь к дереву, на горячем от солнца деревянном щите и с наслаждением наблюдаю, как мальчишки и девчонки в доспехах фехтуют на мечах. Горит костер, стучат мечи, вокруг полусказочная атмосфера приключений, и мне очень хорошо. Но на их предложение присоединиться к движению я, такая взрослая, двадцатилетняя, ответила, что не могу тратить столько времени на иллюзию.

— Вот увидите — у меня реальная жизнь будет не менее интересной и насыщенной, чем ваша игра, — пообещала я им. Но, надо сказать, все равно при этом с удовольствием слушала ролевых бардов — «менестрелей», вдохновляясь романтичной самоотверженностью и рыцарским благородством в текстах их песен.

Я не обманула ролевиков. Уже в студенчестве я побывала добровольным помощником в прокуратуре, а в двадцать один год с первой своей монографией впервые приехала на Рождественские чтения в Москву — и влюбилась в нее с той пылкой наивностью, которой отличается всякая влюбленность. Мне нравился снег на красном фоне Кремля, купола многочисленных церквей, снеговики на Арбате и огромные потоки людей в метро. Впереди была вся жизнь, и я мечтала о том, что когда-нибудь у меня будут выходить в этом городе книги, что я буду заниматься лишь серьезными, значимыми и полезными делами и, может быть, когда-нибудь попробую себя в киноискусстве. А еще я понемногу начинала приходить к вере и, конечно же, мечтала встретить свою любовь — и он обязательно должен был быть героем!..

И вот впервые за десять лет первая цифра возраста опять изменяется — на этот раз с двойки на тройку. Я действительно встретила свою любовь, и он, слава Богу, оказался не героем, а просто заботливым, любящим, талантливым, настоящим и прекрасным мужчиной. Мне выпало заниматься серьезными и полезными делами, только вместо приключений они принесли лишь ранее взросление. На практике, а не в мечтах, постоянно приходилось сталкиваться с тяжелыми человеческими судьбами, будь то пострадавшие от разных зол, пришедшие за утешением в церковь, или наркозависимые в реабилитационном центре, с которыми нужно было проводить беседы, или просто столкнувшиеся с беспределом люди, ищущие справедливости в городской газете.

Я полюбила другие песни, хотя иногда под влиянием ностальгии и слушаю что-то из тех самых «менестрелей». Я согласна, что двадцать дет — это действительно в каком-то смысле «детство». Я узнала, что экстремальные ситуации приносят не только адреналин, но и душевную усталость. У меня действительно выходили книги, и не только в Москве, а на некоторые стихи некоторые певицы даже написали песни и выпустили альбомы. Я часто стала бывать в столице, но уже несколько лет не люблю этот город и почему-то не могу его полюбить даже вопреки всем хорошим воспоминаниям. На предложения переехать в Москву я уже не соглашалась. Я не снималась и уже вряд ли когда-нибудь снимусь в кино, однако в телепередачах участвовать мне приходилось не раз. Однако итогом последнего десятилетия я считаю совсем не это.

За эти десять лет я на опыте поняла, что даже самое нужное и правильное, на первый взгляд, дело может измениться, исказиться, что средства рано или поздно поглощают собою цель, второстепенное вытесняет главное, и все становится уже не таким, как раньше. И в этот момент остаются, как правило, два варианта: либо самой что-то менять в своей жизни, иногда даже — оставить на какое-то время это самое дело, либо оно разрушится само. Оставить не по слабости и прихоти, а именно тогда, когда уже ясно осознаешь, что что-то в жизни идет не так, неправильно, что на место совести приходит конформизм, что вместо удовлетворения и пользы появляются сомнения и внутренний разлад.

Верующие говорят в таких случаях, что делают выбор в пользу Христа, неверующие — что выбирают жизнь по совести, принципам и внутреннюю цельность, но подобный выбор приходится, наверное, делать каждому, а то и не раз. И оставлять то, что было дорого, трудно не только из-за сложившегося уклада и боязни осуждения от ближайшего окружения. Человеку в принципе трудно менять к лучшему свою жизнь или себя самого, поскольку приходится оставлять привычное, известное, и потому уже любимое, ради еще неизвестного, и потому пока нелюбимого. Я по себе ощутила, как быстро начинаешь врастать в привычное, и цепляться даже за то, что не приносит счастья, как сложно решиться на абсолютное доверие и принять неизвестное, даже понимая умом, что это может дать как минимум внутренний покой.

Я не скажу, что с годами мне стало легко делать подобный выбор и сознательно что-то терять, но такой опыт все же появился. Эта маленькая репетиция смерти — умение отказаться от чего-то в прошлом, в себе, в своих приоритетах, может быть, и стала самым ценным приобретением бурного десятилетия молодости. Конечно, нельзя сказать, что к тридцати я — абсолютно сложившийся и неизменный человек. Наверняка в жизни придется еще не раз думать, выбирать, переосмыслять и меняться, но навык сохранения внутреннего стержня вопреки обстоятельствам уже есть, и это вселяет надежду.

В двадцать моим любимым лозунгом было: «Люби жизнь, если хочешь, чтобы она тебя любила». Сейчас я уже не питаю каких-либо иллюзий относительно человеческой жизни. Я уже успела за эти годы поверить в то, что счастья на земле нет, — и осознать на опыте, что оно все же есть. Я привыкла относиться с долей иронии к тому, что делаю, и к тому, чем дорожу. И я все еще люблю эту жизнь и, надеюсь, не потеряю интереса к ней до самой старости. И, наверное, если я окажусь сейчас на «Зеленке», я с прежней радостью буду сидеть на нагретом щите и смотреть на чужие игры — как в детстве, в двадцать лет.