Пушкин погиб в 37, а что сделал для Пенсионного фонда ты

Я отношусь к тому поколению, которое про пенсию не особо думает. Не потому что она еще не скоро. А потому что мы прекрасно понимаем, что она нам не особо и светит, во-первых. И что на нее не особо-то и проживешь, во-вторых.

Наверное, мы, почти сорокалетние, первое такое поколение, кто еще получил базовую основу в советской предопределенности, а потом оказался один на один с переменами этого мира в период пугающего пубертата, и без того сложного. Когда ты рос такой, рос, возрастал в твердом знании, что люди учатся в школе, потом в институте и становятся инженерами – или в ПТУ и становятся дворниками. Потом работают на работе работу, женятся, рожают детей, опять работают работу, потом их торжественно провожают на пенсию, и там они занимаются внуками. А потом вдруг р-р-р-аз – и мир вокруг поменялся настолько, что можно работать работу не выходя из дома (и, кстати, так же получать образование), а жениться и вовсе необязательно. Дальше – больше. Простое и понятное «дети – счастье женщины» обросли всякими новыми понятиями типа «яжемать» или, наоборот, «чайлд-фри». Дворники стали официально (а не котельно-диссидентствующе) желанной профессией для определенного типа молодых людей: с утра территорию в порядок привел и спи-отдыхай, в смысле иди в кофейню, пей свой именной кофе и твори стартапы, а то сиди дома и учи древние языки. Профессия инженера настолько требует подтверждения своей реальности в умах большинства подростков, что каждый год в рамках Международного образовательного форума проводится целая секция «Формирование престижа профессии инженера среди учащейся молодежи». Декрет и детские пособия настолько смешны в денежном эквиваленте, что никто их как помощь всерьез не рассматривает. И все это после ужасов 90-х, когда и деньги (включая те самые пенсионные накопления наших бабушек-дедушек) обесценились в один миг, и жизнь человеческая стала вдруг ничего не значить. Это совершенно внезапное расшатывание устоев в эпоху перемен, естественно, привело к полной растерянности.

Поэтому сейчас мы понимаем, что какая там пенсия-шменсия, что о ней думать-то. Особенно с нашим повальным умением получать инсульты в тридцать лет: мы до этой пенсии и без повышения пенсионного возраста имеем все шансы не дожить, так что какая, собственно, разница. Вот тем, кто считал часы до этого самого благословенного выхода на заслуженный отдых (моя соседка по даче несколько лет живет ожиданием «ну когда же уже», чтобы бросить работу, город и уехать жить на этой самой даче всегда, с огородом и собачкой), вот им не повезло. У них настоящая беда, реальная и близкая во временном смысле, не то, что у нас. Или у тех, кто внес в Пенсионный фонд все деньги из расчета «с сегодняшнего дня и до достижения положенного возраста» (мой бывший приятель, который, несмотря на это сомнительное действие с ПФ, довольно толковый в смысле экономических знаний человек), — тоже сейчас проблемы, перерасчеты и доплаты. Вот они понимают, что игры государства стали уже настолько невыносимыми, что просто тошно. А вот те, кто хотел жить «как в Европе», могут на минуту возрадоваться: мы получили такой же, как в Европе, пенсионный возраст. На минуту – потому что у нас средняя продолжительность жизни до европейской не дотягивает, причем, чем дальше, тем больше дотягивать не будет – особенно, с нашего поколения и начиная.

Так что же делать? А ничего, как обычно. Те, кто постарше, по привычке за свои права в курилках на работе или на кухнях дома спорят. Кто помладше, те в интернетах или на митингах. А мы что – мы дома работаем, дома детей рожаем, дома новости в фейсбуке обсуждаем, дома вяло переживаем о том, что происходит в стране: и на политической арене, и даже в футболе. Дома, как когда-то в далеком детстве, когда всё было просто, понятно и расписано на пятьдесят лет вперед, вплоть до выхода на пенсию. Вот и остается сейчас в духовку пирог поставить, чтобы было уж совсем про дом. Ехидно поздравить подруг-феминисток, что они снова уравнялись в правах с мужчинами. А потом все же заставить себя встать – и, по заветам зож, бегом от инфаркта. А то вдруг лет через десять какой-нибудь новый закон примут. Надо же дожить и до 63, и больше – хотя бы чисто посмотреть, чем дело кончится!