Пожар в соборе Нотр-Дам: почему это личное горе каждого из нас

Сегодня ночью случилось личное горе у каждого человека на земле. Ушла часть нашей общей духовной истории, нашей общей культуры.

Собор Нотр-Дам в Париже был возведен на месте раннего храма Святого Стефана, в свою очередь заменившего святилище Юпитера римского времени. Начатый в 1163 году, он возводился в течение почти двух столетий, переживал дополнения, перестройки, вандализм революции и фантазийную реставрацию Виолле-ле-Дюка в 19 веке. В разные эпохи менялись облики фасадов и окон, порталов и капелл. В позапрошлом столетии обломанные скульптуры, частично разбитые витражи и разобранный шпиль над средокрестием были воссозданы и дополнены фигурами горгулий и химер. Но подлинная, неповторимая и уникальная атмосфера седой древности, аромат средневековья и теплые золотистые камни, выточенные руками безымянных мастеров, по-прежнему вплетали свои негромкие голоса в стройный многоголосый ансамбль шедевра мировой архитектуры. До прошлой ночи.

Невозможность смириться с катастрофой потери Нотр-Дам по своей силе может сравниться только с шоком от комментариев в социальных сетях из серии «Никто не пострадал, все отлично». Пострадало все человечество, пострадал каждый, независимо от того, представляет ли он всю историю собора и его роль в становлении французского государства.

Готический стиль, захвативший Францию в 12 столетии, в пластическом, видимом и осязаемом выражении воплотил идеи, которыми жила целая эпоха. Желание декларировать свое мироощущение и веру как гармонию, ясность и свет нашло яркое и смелое выражение в симфонии пропорций, линий, форм и пространств. В числах и отношениях говорило удивительное и уже совсем нам незнакомое мироощущение средневекового человека. Человека, чувствовавшего себя естественной и неотъемлемой частью единого пространства и времени, принадлежащих вечности.

Ясность и гармония соотношений высоты собора с его стройным пятинефным объемом, грациозная устремленность ввысь, деление пространства на четкие и логичные компартименты были подчеркнуты элегантным декором, оттеняющим конструкцию здания. Западный фасад разделен пилястрами на три вертикальных части, но в то же время являет собой цельную картину, расчлененную на три яруса по горизонтали. Легкие аркады, повторяя друг друга, по мере движения вверх теряют свою плотность и материальность: верхний аркатурный поясок просматривается ажурным полотном между стройными, упруго вытянутыми башнями. Великолепная резная роза, сохранявшая подлинные витражи, повторена в круглых элементах в нишах, что создает особенный стройный, строгий, музыкальный ритм.

Интерьер собора подчинен той же ясной и выверенной логике. Элегантные шестичастные своды центрального нефа венчают вертикальное стремление стен, разрезанных по горизонтали на три яруса (первоначальное деление на четыре регистра было в 13 веке изменено для расширения размера окон). Стройные круглые столбы, изящные эмпоры (галереи второго яруса) на тонких колонках и вытянутые стрельчатые окна устремляются вверх, в то же время не теряя спокойного и размеренного движения вперед, к пространству хора. Трансепт (поперечный неф) гармонично вписан в вытянутое продольное пространство собора, не нарушая стройного стремления от входа к алтарю. Это движение, подчеркнутое ритмичным шагом колонн и арок, завершается венцом капелл, встроенных в полукруг.

Острый и изящный шпиль над средокрестием (пересечением центрального нефа и трансепта) был реконструирован в 19 веке из дуба и обложен свинцом. Его хрупкие очертания вторили изящному ажурному облику экстерьера собора. Тонкие, пропускающие свет и воздух аркбутаны (полуарки, соединяющие стены и их укрепления контрфорсы), кромки крыши, фронтоны были декорированы изощренными, изысканными архитектурными элементами, которые привносили в облик величественного здания фантастически-прекрасный и загадочный шарм. Затканные витражами стрельчатые окна и розы собора поддерживали образ неземного великолепия и сияния в интерьере. Образ божественной ясности и порядка, в заоблачные высоты которых стремится и как будто растет строгое и стройное здание, а каждый камень подчинен идеально выверенной небесной гармонии.

Обилие деревянных элементов, драгоценные картины, резьба, скульптура, бесценные христианские реликвии (среди которых терновый венец Христа, привезенный в Париж королем Людовиком IX в 13 веке) и артефакты, уникальный орган и колокола представляли собой катастрофически хрупкое, уязвимое и неповторимое целое, наполнявшее это великолепное пространство ароматом истории. Часть ценностей удалось спасти, но то необъяснимое аутентичное звучание «застывшей музыки» собора Нотр-Дам, которое складывалось веками, шлифовалось шагами королей и паломников, вибрировало голосами епископов и певчих, мерцало сапфировыми лучами витражей и золотом свечей, утрачено навсегда.

Возможно (и пример пригородных дворцов Петербурга нам это наглядно демонстрирует), прежние архитектурные формы можно воссоздать. Даже воссоздать быстро. Но можно ли вернуть потерянный опыт встречи со средневековьем, встречи времени и вечности, дух и свет, аромат и трепет…

В одном интервью писатель Евгений Водолазкин произнес потрясающую фразу. По сути, он дал объяснение и апологию творчества. Я перескажу ее здесь своими словами, может быть, станет немного яснее, почему сегодняшняя потеря — это личное горе каждого из нас.

Искусство — это образ рая. Когда мы жили в раю, искусство было нам не нужно, ведь мы наслаждались полнотой бытия. А когда мы оказались во власти времени и вместо бытия получили существование, искусство стало тем светом узнавания, тем особым пространством, в котором мы воскрешаем наши воспоминания о потерянном блаженстве. Сегодня это пространство катастрофически внезапно и непоправимо сжалось, стало уже, меньше и беднее.