Галина Климова: «Гуманитарной сфере нужна бригада реаниматоров»

Как часто вам удается побеседовать с настоящим поэтом? Не тем, который пишет стихи лишь в любовном угаре, а человеком, который всю жизнь посвятил литературе и поэзии?  С нашей сегодняшней гостьей – поэтессой, литературным редактором журнала «Дружба народов» Галиной Даниелевной Климовой мы разговариваем о литературных салонах, самодеятельности в сети интернет,современном образовании и творческом пути. Ее красивая, плавная речь окутывает дымкой той самой интеллигентности, которая не воспитывается, а приобретается с рождения. Искренне надеемся, что вы, дорогие читательницы, тоже оцените эту красивую историю любви женщины к поэтическому слову.

Литературный институт

— Галина Даниелевна, судя по Вашей биографии, Вы всю жизнь занимаетесь литературной деятельностью. Когда Вы сделали этот выбор и почему?

— Действительно занимаюсь литературой, но стараюсь избегать таких выражений как «литературная деятельность», «мои произведения». Я нередко слышу, как юноши или девушки приходят с первой книжкой и говорят: «В моих произведениях…» или «Мое творчество», и уже от одного этого становится нехорошо. Ну какие «произведения», какое «творчество»?

Я действительно всегда жила поблизости от литературы, а выбор сделала в 34 года, когда была уже матерью, женой, у меня была хорошая специальность. Я закончила географо-биологический факультет и работала научным редактором в шикарном издательстве «Большая Советская Энциклопедия», все было замечательно, но я поняла, что не могу жить без литературы. Я писала стихи «в стол», писала прозу. Мой муж в это время защитил докторскую диссертацию, и я подумала, что могу наконец заняться собой, и с третьего раза поступила в литературный институт.

— А почему с третьего?

— Я не проходила творческий конкурс. Пыталась поступить раньше – глубоко беременной, и все никак не могла пройти этот конкурс, а в 34 года  поняла, что у меня осталась последняя возможность (в литературный институт принимали до 35 лет) и надо еще раз попробовать. И поступила! Я попала на заочное отделение Литинститута, в самый лучший семинар поэзии, которым руководил Евгений Винокуров. Он был своего рода экспериментатор: собирал в своем семинаре разновозрастных студентов от 1 до 5 курса. Люди приходили, уходили, было невероятно интересно.

Встречи были два раза в неделю, надо было писать и обсуждать написанное на этих семинарах, а еще –  писать рефераты, сдавать сессии. Это были золотые годы моей жизни, я ни минуты не пожалела о том, что решила учиться.

По окончании Литинститута нужно было опять выбирать: заниматься только литературой, бросить энциклопедию, любимую географию или  ничего не бросать, не менять, но заниматься литературой. Честно скажу: у меня не хватило духа бросить предыдущую работу, потому что жизнь была благополучная, устоявшаяся, и отказаться от нее, пускаясь в неведомое плавание по литературным волнам, было страшновато. Мне было уже 40 лет, я была беспартийной, обстоятельства моей жизни складывались таким образом, что я не могла броситься в этот омут. Продолжала работать в БСЭ и не рискнула пойти ни в одно издательство литературным редактором. Только тогда, когда страна вступила в эпоху перемен, в 1994 году, я издала первую книгу стихов, написанных еще в институте.

Московская муза

— Казалось бы, в то время люди думали о чем угодно, но не о литературе, время было довольно тяжелое.

— Да, и в моей семье время было нелегкое: муж без работы, сын поступил на первый курс института, я стала единственным кормильцем, и забота о хлебе насущном была очень актуальна. Прекрасно помню, как перед Новым годом на рынке удалось купить десяток яиц, я несла их в пакете как великую ценность и думала, что я могу варить сыну яйцо через день, и это хорошо. Это был 1991 год. Вот тогда-то пришлось бросить энциклопедию, потому что платили очень мало.

Меня пригласили в Департамент печати и информации Мэрии Москвы, на должность специалиста в аналитический отдел, где я проработала почти три года. Конечно, было трудно жить на одну зарплату, сын подрабатывал – «бомбил». Через год муж нашел работу, и у меня отпала острая необходимость обеспечивать семью, я вернулась в энциклопедию. В это время издала книгу своих стихов. А дальше началась моя литературная жизнь, причем не со своей книги, а с женской поэтической антологии.

Редакторы в то время подрабатывали в нескольких издательствах, и бренд научного редактора-энциклопедиста из БСЭ открывал очень многие двери. Однажды меня пригласили в одно частное издательство, и моя приятельница, директор этого издательства, сказала: «Скоро юбилей Москвы. Мы получили грант, и я прошу тебя сделать  сборник  поэзии о Москве».

Мне эта идея совсем не понравилась — таких сборников пруд пруди. Я предложила составить сборник женской поэзии, куда войдут произведения поэтесс, живших в Москве. В первую очередь, нужны были стихи о Москве, любви и творчестве. Хотелось собрать всех: и известных, и неизвестных авторов. В издательстве эта идея понравилась. И – работа закипела.

Начались «мои университеты», еще один литературный институт, в который меня пригласила сама жизнь. Так я вошла в литературную среду, познакомилась со всеми, с кем хотела, но прежде чем звонить и приглашать участвовать в этом сборнике, я примерно полгода собирала информацию об авторах, стихи которых хотела напечатать. Штудировала не только периодику, но и антологии, и поэтические сборники. Обрисовался круг в 130 имен. Примерно через 9 месяцев был готов первый вариант книги, издательнице он понравился, и книга ушла на верстку.

Через пару месяцев, когда верстка была готова, издательство разорилось, и я оказалась на улице с версткой – как с грудным ребенком. За мной стояли 130 имен  –  ныне живущих и уже умерших поэтов, их родственников и наследников – все ждали книги. За себя просить довольно трудно, а за других – гораздо легче, и  я стала ходить по издательствам предлагать издать книгу, которую назвала « Московская муза». Книга  обычно нравилась, но издать никто не брался – не было денег. Я совершенно отчаялась и стала молить Господа о помощи.

На босу ногу, натощак, в сорочке,

как только пришлый день раскинет сеть,

вожу по строчкам пальцем, силюсь петь

псалмы и тропари…

Я к Божьей Матери напрашиваюсь в дочки

с домашней живностью, со всей своей семьей,

с потомками борцов за справедливость,

юристами, врачами…

                           Сделай милость,

прими ты, гордых нас, как травостой,

как тот полынный жухлый из пустыни

и тот — стеной степной — из ковыля.

О, Мати Дево,

                     всх, кто без руля

и без царя, 

                     пригрей отныне…

Мне было не столько жаль своего труда, сколько неловко перед людьми, которым я обещала. Однажды мой муж пришел с работы и сказал: «Есть такая организация, там сплошь военные, сплошь офицеры,  они хотят ко Дню города сделать какую-то благотворительную акцию. Давай сходим к ним, ты покажешь свою книгу». Я, конечно, замахала руками: «Да что ты, чтобы военные издали книгу женской поэзии!? Ты совсем не представляешь реалии современного мира!»

Но мы все-таки пошли на переговоры, хотя я всегда с предубеждением относилась к военным, мне казалось, что советские офицеры – это солдафоны. Но жизнь опровергла мое представление, они оказались очень культурными и образованными людьми, с интересом к литературе. Честно говоря, я была просто потрясена и понимала, что это жизнь меня «тычет носом» в мою гордыню, в мое предвзятое отношение к людям.

Военные перевели деньги в издательство «Искусство», и через полгода  «Московская муза. 1799-1977» вышла в свет.

Эта книга перевернула мою жизнь, начались презентации, литературные вечера, фестивали. Вокруг сборника образовался литературный салон «Московская муза». Я стала проводить вечера в Центральном Доме литераторов, мы говорили о поэтессах XVIII-XX веков, о тех, кто сгинул в лагерях и не успел издать свои книги, о советских поэтессах. Многие, кто сейчас твердо стоит на ногах, имеет имя и  вес в литературных кругах, начинали с салона «Московская муза».

Я занималась салоном 10 лет, пока  не перешла работать в журнал «Дружба народов» заведующим отдела поэзии, где сейчас и работаю. Заниматься одновременно двумя  проектами я не могла, и от салона пришлось отказаться. Но прежде, при содействии Городской книгоиздательской программы г. Москвы я выпустила второе издание антологии «Московская муза», которая начиналась уже не с поэзии XVIII века, а с плача Ксении Годуновой, написанного в 1605 году. За вторую книгу я получила от Союза писателей г. Москвы премию «Венец».

Параллельно издала 3 сборника своих стихов, составила в содружестве с болгарами поэтическую антологию «Из жизни райского сада» — это стихи о рае, его героях и событиях райской жизни. Она вышла на двух языках, и было очень интересно сравнить, как соотносятся стихи на эту тему у двух православных народов. Оказалось, мы в России уделяем больше внимания духовному небесному аспекту рая, а в Болгарии –  с ее богатыми землями, согретыми жарким солнцем – делается акцент на материальные блага, на земное плодородие и благополучие, вот таким получился  союз рая земного и небесного.

С Риммой Казаковой в Центральном доме литератора

Современная литература

— «Литературный салон» — понятие довольно необычное для XXI века. Оно, наверное, больше подходит для века XIX: дамы в кринолинах, струнные квартеты и поэты, декламирующие свои стихи. Что происходит в литературных салонах сейчас?

— Ситуация в поэзии в начале XXI века очень напоминает поэтическую жизнь Серебряного века: то же разнообразие направлений в поэзии, огромное количество литературных кружков, поэтических объединений и салонов. Конечно, само слово «салон» из обращения уходит, сейчас это скорее литературные вечера, встречи, презентации. Есть литературные кафе, в которых происходит много интересного: «Билингва», «Макс», «Дача на Покровке», «ОГИ» и другие.

— А что случилось с «Московской музой» после Вашего ухода?

— Всему свое время. Все закончилось.  Мне показалось, что, в общем-то, все было интересно и хорошо, но кончилось. Салон прожил свою естественную жизнь, 10 лет — это не мало. Начались другие времена.

— Какие в Вашем представлении сейчас «времена» в литературе?

— Мне кажется, очень интересные и очень насыщенные, особенно в Москве, где 30-50 поэтических вечеров происходит ежедневно. Площадки самые разнообразные, я уже не говорю про интернет, где своя поэтическая жизнь, я говорю про реальную московскую поэтическую жизнь. В клубах, кафе, библиотеках, салонах. Тот же самый салон на «Самотеке», в Гуманитарном Педагогическом Университете.

Литературные вечера там проводят Дмитрий Дмитриев и его жена Наталья Попова — большие ценители поэзии. Они очень много делают, так же, как и Елена Пахомова, у которой литературный салон «Классики XXI века» в Чеховской библиотеке. Тургеневская библиотека очень активна, Булгаковский дом-музей,  кафе «Билингва», клуб «О.Г.И.», куда ни двинься! Я не говорю про Литературный музей, музей Марины Цветаевой, музей Серебряного века, музей Маяковского — везде литературные вечера, везде! Часто бывает, что разрываешься, не знаешь, куда пойти! Хочется быть и там, и там. Не всегда получается.

— Вы часто посещаете такие мероприятия?

— Стараюсь! Это ведь не только любовь и привязанность — это моя работа, и я должна представлять себе современную картину поэтической жизни, много читать, много слушать, чтобы  понимать,  куда идет поэзия.

— Вы что-то отбираете для журнала?

— В том числе. Приглашаю поэтов и прошу стихи.

— А как создается наполнение журнала «Дружба народов»?

— Во-первых, я пришла не на пустое место — журналу 75 лет. Круг авторов уже сложился.  Естественно, это круг не становится чем-то незыблемым и постоянным, люди стареют, уходят из литературы, умирают, появляются молодые имена, приходят новые люди. Наш журнал отличается от других толстых журналов –  от «Нового мира» или от «Знамени»  —  «лица необщим выраженьем», своеобразным, мы же «Дружба народов»…

— «Своеобразное» — в смысле многонациональное?

— Да. Журнал всегда занимался  переводами на русский язык и печатал не только русских авторов, но и авторов из тех республик, которые входили в состав СССР — армян,  грузин,  латышей,  эстонцев,  узбеков и таджиков. Кто-то из них писал на русском языке — мы печатали их по-русски, а кто-то писал на своем языке, и тогда их печатали в переводе. Так  возникла советская школа художественного перевода, которой нет равных в мире — это был культурный феномен, который сейчас низведен до низкого уровня, потому что  последние 20 лет переводчикам или вообще не платили, или платили жалкие копейки, поэтому люди ушли из профессии.

В тот период важнее всего была колбаса, и ради колбасы люди уезжали за границу. Культура была не нужна не только тем, которые уехали, но и тем, кто остался. Культура девальвировалась, потому что престижным стал бизнес, главной ценностью – деньги и материальные блага, а все остальное ушло на задний план. Люди перестали покупать книги, стали увозить библиотеки на дачи, как в ссылку. Дети теперь так говорят: «А у нас нет книг — от них много пыли. Мы книги увезли на дачу!». Это еще, наверное, не самый худший вариант — некоторые просто выкидывали или сжигали. Интерес к книге угас. Безусловно, это связано еще и с появлением интернета.

Профессия пишущих людей (кроме журналистов) девальвировалась,  как и профессии учителя, врача и инженера — стали нужны менеджеры. У нас сейчас государство менеджеров, кого ни спросишь — все менеджеры. Страшновато. Резко упал уровень культуры, произошел сильный откат в науке. Мы потеряли поколенческие профессиональные связи и традиции. Традиция — это не год, не два и даже не десять лет… Не знаю, начало какой традиции положат менеджеры.

В первую очередь, востребована коммерческая литература  — детективы, кулинарные книги, дамские романы, в которых описываются разбитые сердца и несложившиеся жизни. Люди ищут замены, вытесняют свои неудачи и начинают жить жизнью в этих книгах. Это своеобразный наркотик, они подсаживаются на эту литературу, ведь она легко читается. Это как сериал: ты провел вечер и вроде бы что-то посмотрел, какие-то эмоции испытал, но это подмена  настоящих отношений – семейных, дружеских, любовных – или тех отношений, что таит в себе классика, а классику читать стало уже трудно — люди отвыкают.

Учителя средней школы жалуются, что дети уже не могут читать большие произведения, как, например, «Война и мир» Толстого, не могут держать внимание на тексте. Им нужны картинки, фрагментарность, клиповость, и, более того, картинки нужны цветные, не черно-белые. Помню, как во времена социализма мы с большим сарказмом обсуждали, что американцы читают свою классику по комиксам, и  европейцы тоже учат своих детей по комиксам, наверное, и мы теперь дошли до того, что «Войну и мир» будут знать по комиксам. В лучшем случае, дети посмотрят фильм Сергея Бондарчука.

— Вы видите какой-то выход из этой ситуации?

— Прежде всего, семья и школа. Семья, где детям читают книжки, а не только показывают мультики и сажают перед DVD. Школа, где литература и русский язык не должны быть на сегодняшнем  уровне,  в кастрированном виде.  2 часа русского языка в неделю, изложение или диктант на выпускном экзамене – это ниже плинтуса! Отсюда падение грамотности, национальной культуры и национального самосознания. Откуда все это  будет, когда ты не знаешь родной язык и родную литературу? Такую литературу! Русскую литературу, которая является золотой сокровищницей для всего мира! Все, что сейчас происходит в гуманитарной сфере, мне кажется катастрофичным. Нужна бригада реаниматоров.

Сумасшедшие цены, по которым продают книги, особенно детские, – неподъемны. Интернет оттянул на себя большую читательскую аудиторию. Наверное, надо смириться, сделать так, чтобы и в интернете была хорошая литература. Это тоже один из вариантов сохранить читателя.

Всемирная паутина литературы

— Вы следите за тем, что происходит на поэтических порталах в интернете?

— Приходится следить, хотя я не могу сказать, что очень люблю эти порталы, но в прошлом году я была в жюри конкурса на портале «Стихи.ру». Пришлось окунуться, посудить…

— Как Вам такой опыт?

— Во-первых, огромная аудитория, несравнимая с той, что читает бумажные издания. Я не ожидала, что такое огромное количество людей задействовано, что столько читает, пишет, следит за происходящим. Я была потрясена! Второе — качество, конечно, гораздо ниже. Понимаете, это самодеятельность. Как в театре: есть профессиональный театр и самодеятельный, так и здесь — колоссальное количество пишущих людей, я к этому отношусь нормально и даже приветствую это как психотерапевтический акт — пусть люди пишут. Вот им хочется написать о своем горе или радости, или просто исповедаться в стихах — пусть они это сделают.

Может, не каждый дойдет до Храма, не каждый дойдет до священника, чтобы покаяться,  — пусть пишет об этом в стихах. От этого им станет легче, но это не значит,  что надо из этого делать какую-то рекламу и извлекать дивиденды, нет! Это важно и значимо для человека, который пишет. В то же время на сайтах «Стихи.ру», «Поэзия.ру» встречаются очень хорошие работы, общий уровень поэзии в стране довольно высокий.

— Вы говорите про современных авторов?

— Все современные, кто живет в одно время. И тот, кому девяносто лет, и он пишет, и тот, кому двадцать лет  — мы все современники, мы живем в одно время. Появилось много   поэтических школ на периферии: Екатеринбург, Челябинск, Пермь, Вологда, Иркутск, Новосибирск, Кострома — это города, в которых есть талантливые литераторы, стихотворцы, не просто одиночки, а большие группы. Они выпускают региональные  журналы и альманахи, издают  книги,  и это заметное явление на литературной карте России. Много пишущих людей, ни о каком «затишье» речи нет. Лет через 50 лет станет известно, что мы жили рядом с гениями, просто не заметили их. Нужна дистанция во времени, чтобы понять и оценить талант.

С Юлией Вознесенской

Самодеятельность и профессионализм

— А где грань в поэзии между самодеятельностью и профессионализмом?

— Очень трудный вопрос, я сама себе его очень часто задаю, когда разбираю почту, читаю так называемый «самотек». Общекультурный уровень довольно высокий, все научились складывать стихи, искать рифму, писать в одном размере довольно культурные, похожие друг на друга стихи… Много графоманов. Бывает какая-то совершенно неуловимая грань: ты читаешь, допустим, уже не в первый раз одно и то же стихотворение и думаешь: «Что это?». Либо это искусная графомания, либо действительно что-то стоящее. Самое главное, чтобы за этим стояли талант и  личность, чтобы почуять  – вот в этом стихотворении есть неуловимое вещество поэзии. Я не знаю, каким образом его ощущают — сердцем, душой, печенкой, мозгами  или мурашками по спине, но ты вдруг понимаешь, что перед тобой настоящее.

Это может быть очень скупое и скромное на вид стихотворение, но подтекст и его контекст  гораздо больше  сказанного. Может, пространство  стихотворения гораздо объемнее, чем эти восемь строчек. Тогда я понимаю, что здесь есть вещество поэзии, воздух поэзии, он есть! А слова все те же, это как в музыке — семь нот, но каждый пишет свою мелодию, свою симфонию или трезвучие. Так же и здесь — одни и те же слова, одни и те же приемы, но один из этого сделает поэзию, а другой сделает что-то очень похожее на поэзию, но все-таки не поэзию, а ее муляж. Вы видите в витринах очень красивые овощи и фрукты — они потрясающе сделаны,  и вы  стоите и думаете: это настоящие или это все-таки муляж? Так же и в поэзии.

— Это ощущение больше на чувственном уровне, нежели на рациональном?

— Здесь и интуиция, и опыт, и вкус, и многолетняя привычка читать стихи. Поэзия вообще требует навыка чтения. Если  на ходу читаешь, особенно какого-то «сложного» поэта, то  вряд ли что-то поймешь. Навык чтения очень важен. Чем больше читаешь стихотворение, тем оно больше будет открываться, и вы почувствуете его объем, смысл, эмоциональный пульс, если это настоящее стихотворение. Читать  стихи— это  тоже работа,  со-творчество, со-участие, это ведь не просто глазами шарить по строчкам, это не газетный текст. В стихи надо вникнуть.

— Пропускаешь через себя — откликается что-то или нет…

— Безусловно. Поэтому возникает  вопрос: «Мой поэт или не мой поэт?» Талантливых поэтов много, но одни не коснутся стихами твоего сердца, не заденут,  а от других стихов ты сам не можешь оторваться, уже наизусть читаешь, цитируешь, вспоминаешь кстати и некстати. Одним словом, живешь ими. Каждый читатель это знает. У одних «мой поэт» — это Есенин, у других — Пастернак, а у третьих — Эдуард Асадов.

Стихи и проза

— Скажите, а Вы сейчас пишете стихи?

— Пишу, хотя, конечно, редакторская работа в журнале съедает. Я слышала от своих коллег, что это во многом –  донорская работа, когда ты только отдаешь. Известно, что очень многие поэты, работавшие редакторами, уходили, потому что переставали писать. Я тоже стала писать гораздо меньше. В последние два года я писала прозу.

— Как Вы перешли от стихов к прозе? Для Вас это близко или совершенно другой формат?

— Нет, оказалось, что близко. Я не могу сказать, что делаю какие-то особенные усилия. Написала повесть в жанре «путеводителя по семейному альбому», о своих близких, вроде семейной хроники. Там и проза, и стихи, и мемуары. У меня много стихов, посвященных моим близким, — бабушке, которая меня воспитывала с полутора месяцев  и до восемнадцати лет, родителям, мужу, сыну. Видимо, у меня  сильное чувство семьи, она у нас очень интересная. Такие судьбы, переплетения, личности! Все разные, все непохожие, а иногда и прямо противоположные.

— Вы эту повесть издали?

— Я уже два года жду, что она вот-вот выйдет. Надеюсь, она будет опубликована весной в журнале «Дружба народов».

— Стихи — это очень личное. Вы выпускаете книгу, выносите их на публику… Что Вы чувствуете, когда кто-то что-то говорит по поводу Ваших стихов?

— Надо быть готовой ко всему — и к непониманию, и к переделке, и к сокращению, и к тому, что это стихотворение лучше всего выбросить в корзину, потому что оно плохо написано. Много претензий к себе самой. Литература — очень одинокое и очень «кровавое» дело. Ты вступаешь на это поле боя, платишь за все своей кровью и нервами. Если ты не готов к этому, лучше не вступать, лучше быть менеджером. Хотя, я думаю, что и там тоже  много крови и нервов. В литературе невозможно рассчитать и запланировать, что все понравится, что будут хвалить, заплатят большой гонорар, а там, глядишь, успех и даже слава. Надо уметь держать удар, переживать неудачу или равнодушие.  Но если в тебе есть искра Божия  — пиши. И ничего не жди.

— Как Ваши близкие реагируют на ваши стихи?

— Мой муж очень гордился, что я пишу стихи, когда я не печаталась. Когда я писала по три стихотворения в год, и все это лежало в столе, он с гордостью говорил: «Моя жена пишет стихи!» Когда же я поступила в Литературный институт, занялась этим серьезно и стала меньше уделять времени семье (это неизбежно), то он был не очень доволен. Когда я стала заниматься литературным салоном,  он меня откровенно заревновал  к литературе. Когда  вышла «Московская муза» —  очень радовался. Над какими-то стихами плакал, учил наизусть — такое тоже было. Однако любить меня больше не стали.

— А как Ваш сын относится к тому, что мама – поэт? 

Наверное, ему это приятно, интересно, хотя он юрист и очень далек от поэзии. Я не могу сказать, что он любит поэзию. И я к этому отношусь спокойно, не требую какого-то особого отношения, признания, хотя он следит по интернету за моими публикациями. Много лет я дарю сыну стихи на день рождения. Знаю, что он ждет стихотворения в этот день.

Я не умру,

и жив мой след,

и день, и голос, и дороги,

друзья, бессмертные, как боги,

и ты, мой свет!

 

Я не умру и жизнь спустя,

ни в жалобе, ни в злобе, ни в хворобе.

Пока хранит тебя земля,

я прорасту в ее утробе.

И кто из нас дитя?

— Вы не хотели издать какой-то отдельной книгой именные стихи, обращенные к нему?

— Вы угадали! Я это сделала на его 35-летие. Книга так и называется «Мама — сыну». Она  вышла в двух экземплярах — ему и мне. Там не только мои стихи, но и его фотографии, школьные сочинения, какие-то записки, рисунки, почтовые открытки, где он писал: «Дарагой мой варабей, как тваи дила?» Книга очень красивая. Она-то и была толчком к моей прозе о семье, к путеводителю по семейному альбому.

С сыном

— Вам захотелось рассказать эту историю?

— Мне хочется рассказать историю своей семьи. Мне кажется, что семейные отношения сейчас находятся в глубоком кризисе, и чтобы как-то сохранить семью, надо вглядываться в  прошлое, надо увидеть образы и примеры  наших бабушек, прабабушек, наших родителей, которые много вытерпели, гораздо больше, чем выпало всем нам, хотя мы плачемся на каждом углу, в какое трудное время мы живем. Не надо плакать, они  пережили гораздо больше, чем мы, и сумели сохранить себя, своих детей, свои семьи. Хочу, конечно, сказать, что во многом помогала вера в Бога, во многом помогала Церковь. Я знаю это по своей семье, не зря бабушка водила меня с детских лет  к Причастию. Потом был длительный период, когда я не ходила в Церковь, но Бог в душе был, ведь  «душа – христианка», и вера  все-таки проросла, проклюнулась, я поняла, что надо возвращаться.

— Вы почувствовали этот момент?

— Да, я почувствовала и этот момент, и поддержку Божию, его милость и долготерпение. Поняла, что нужно хоть как-то соответствовать этому. Произошло то, что называется тяжелым словом «воцерковление». И я держусь Церкви и веры.

— Напоследок я хотела бы попросить Вас прочитать несколько строк, которые для Вас сейчас особенно близки.

Новорожденный день и вечность так похожи,
Два выражения одного лица:
Творец, не признанный в прохожем,
Или прохожий в образе Творца.

Беседовала Вероника Заец