Заседание третье. Ну, Лёха, погоди!

Паки и паки приветствую вас, дорогие коллеги. Минуло ещё несколько дней нашей жизни, и, надеюсь, минуло не в пустую; все мы стали ещё немного старше и опытнее. Вне зависимости от того, был ли новый опыт нам приятен или нет, давайте всё-таки думать, что всё на свете может послужить к нашей пользе. Во всяком случае, так говорят все мудрецы этого мира.

Вообще мудрецы много хорошего говорят. Другое дело, что понять сказанное ими обычному, не мудрому человеку, иногда столь же проблематично, как догнать новый «Лексус» на старых «Жигулях»: тот мелькнул сбоку, блеснул звездой пленительного счастья и усвистал в светлые дали, заставив нас остро ощутить несовершенство как нашего транспортного средства, так и наше собственное.

Возрадуемся своей досаде, коллеги! Она — двигатель прогресса.

Если у нас хватит злости, не кончится бензин и не отвалятся колёса, мы сможем попытаться догнать нарушителя нашего душевного спокойствия. И, возможно, даже догоним через некоторое время, но… Брошенный Лексус будет стоять на обочине, потому что его бывший пассажир уже приобрёл себе вертолёт и снова скрылся за горизонтом. Плюнув с досады, мы даже не обрадуемся тому, что на халяву разжились шикарным автомобилем. Потому что тот чувак на вертолёте снова оказался круче. И мы опять ломанёмся в погоню, и рано или поздно пересядем на вертолёт, пытаясь догнать теперь уже реактивный истребитель. И мы даже не обратим внимания на то, что теперь уже за нами самими пытается угнаться несколько Лексусов, преследуемых по пятам парой десятков Жигулей, за которыми упорно гонится сотня велосипедистов, самокаты, бегуны, пешеходы и ползуны. И даже те, у кого пока нет решимости ползти к совершенству, поворачиваются на своих диванах так, чтобы хотя бы лежать по направлению к нему.

Конечно, среди этой толпы практически наверняка окажется некто (вероятнее всего, из группы возлежащих), который вдруг крикнет громко-прегромко:

— Стойте! Слушайте меня! Эти ребята, которые перед вами, – слишком крутые, чтобы вы могли всерьёз надеяться догнать их! Бог избрал их ещё до зачатия, иными словами, у них были совсем другие стартовые возможности! А мы с вами, убогие и смиренные, должны благоговейно почитать их подвиги, но упаси нас кто-нибудь (ну хотя бы я) пытаться их повторить! Для нас с вами, братья, это опасно и вообще невозможно! Но я знаю другой путь, как раз для таких, как мы! Берите меня на трос и вперед, налево, дети мои!

И что вы таки думаете? Процентов девяносто тех, кто ещё не пересел на Жигули, по самым разным причинам решат, что парень прав, и попрутся налево. Налево окажется непроходимый бурелом суровых костромских лесов.

— Тесен путь, ведущий ко спасению! – удовлетворённо заметит сей новый Сусанин. – Эй, вы там поосторожнее с моим диваном! Не дрова тащите, а духовного лидера, бестолочи!..

А вы, — уже с околоземной орбиты, — будете с удивлением чесать в затылке. Про то, что путь ко спасению действительно порой не слишком комфортен в общепринятом смысле этого слова, вы тоже слышали – от тех самых мудрецов, которые когда-то протянули вас в это безумное путешествие. Однако они, говоря о пути, как правило, имели в виду нечто каким-то образом более или менее подходящее для ходьбы: каменистый горный серпантин, тропку сквозь крапиву и репей, на худой конец – канат над пропастью. Но они и представить себе не могли, что кто-то может обозвать путём болотную трясину без единой твёрдой кочки, несколько гектаров сплошного горящего торфяника или минное поле…

— Эй, ребята, вы чего, совсем голову потеряли? – крикнете вы им, но вас, понятное дело, уже никто не услышит.

— Ничего, — скажете вы сами себе, пытаясь успокоить невольно возникшее чувство ответственности, — они скоро поймут, что там дороги нет. Сломают пару-тройку ног и сразу поймут…

Экий вы наивный.

— Бог терпел, и нам велел! – вовремя ввернёт диванный лидер любимую всеми лидерами русскую народную поговорку, чем на корню пресечёт недовольство пасомых сломанными ногами и прочими коварными пакостями врага рода человеческого…

Мда… Вот не стоило мне, всё-таки, Кассиины стихи перечитывать. Теперь меня на притчи потянуло. А ведь хотела-то про лошадь, наконец, закончить. Но, кажется, сегодня опять не судьба. Хуже того: даже про мужчин сегодня – не судьба. Разве что про соседа…

Еду как-то раз в метро, вдруг – ба, какая встреча! – давняя моя сопричастница. В смысле, на одном приходе церковную жизнь начинали, к одной Чаше приступали года полтора, наверное, я потом оттуда свалила. Лет уж -надцать тому будет.

Ну так вот. Вижу – Лена (Аня, Маша, а если честно, не помню). Как всегда, вся в чёрном, но по-прежнему не монахиня.

— Привет, — говорю, — как дела?

Улыбается виновато, как у нас, то есть, у них на приходе принято, и чуть слышно блеет:

— Погибаааю!

— Так с тех пор и погибаешь? – спрашиваю. – Надо же, какая упорная! По-прежнему водку пьянствуешь с утра пораньше, безобразия нарушаешь, маленьких детей в песочнице голыми руками душишь, регулярно обворовываешь сиротские приюты и инвалидские фонды, зарабатываешь на панели  и мочишь старушек топором? Ну ты это… того… как-нибудь возьми себя в руки-то! Нехорошо ведь!

Обиделась.

— Я, — говорит, — вполне серьёзно погибаю, а ты насмехаешься!

— Серьёзно? – спрашиваю. – А это как?

— Искушения, — исчерпывающе отвечает подружка.

Тьфу ты, я уже и забыла. Я же потому с того прихода и смылась, что у меня индивидуальная непереносимость обнаружилась вот этого самого слова, а оно там через одно употреблялось, подобно некоему неопределённому артиклю.

— Или, — говорю, — действительно стряслось чего? Или кто заболел, или с работы выгнали, или кредит ипотечный взяли, не дай Бог?

Вздохнула подружка тяжко-претяжко.

— В том-то, — говорит, — и беда. Все здоровы, работа стабильная, зарплата среднестатистическая по Москве, и даже ипотеку не возьмёшь, потому что незачем, жильём все обеспечены. Сын на дневное в институт поступил бесплатно. Дочка замуж вышла – и то счастливо. В общем, сплошные искушения. Ибо, как наш батюшка говорит, «Бог в тяжестех Его знаемь есть», а у меня тяжестей никаких, всё хорошо да гладко, видно, совсем Он меня оставил как безнадёжную…

— Стоп, — говорю, — что батюшка наш… то есть, теперь только твой, нечестивых академиев не заканчивал, это я знаю. А сама-то ты Псалтирь читала? Там же перевод есть! И слово «тяжести» там – то слоновьи бивни, то, вот как здесь, — храмы, а вовсе не наши русские народные три пуда несчастий на горбу…

— Ну, читала, ну и что? А батюшка – он святой! Ему видней! Он духом истину провещавает! А ты – прям как мой муж! Бывший.

— Так ты что, с Сашкой… – говорю. – Мишкой… Васькой… Как его хоть звали-то?

— Никогда не интересовалась, — фыркает подружка.

— Короче, ты с ним развелась? После двух детей? Искушение, однако!..

— Сама ты, — говорит, — искушение. На тебя только посмотришь и сразу видно: совсем плохо дело.

Я плечами пожимаю.

— Да нет, вроде, — говорю, — не так уж плохо. Примерно как у тебя. Разве что зарплата у меня не по Москве среднестатистическая, а максимум по Тверской области. Да и ту на неделю задержали, вот, иду и думаю, чем за квартиру платить. Ну, и муж ещё требует, чтобы я ногти не отращивала и красным лаком не покрывала, не нравится ему, говорит, когти получаются, как у вампирши.

Подружка головой покачала.

— Это, – говорит – тебя Бог наказал. За то, что ты от нашего батюшки ушла. Вот ты теперь и погибаешь!

— Стоп-стоп-стоп! – говорю. – Ты уж определись, кто погибает: ты или я. Если рассуждать, следуя твоей логике, то я-то как раз спасаюсь.

— Спасаются – назидательно говорит она – святые. А мы, грешные, погибаем!

— Не, нуачо, — говорю, — в конце концов, мы все обязаны святыми стать. Потому что – а альтернатива? Лично меня не устраивает. Так что, если не хочешь вниз, то, значит, надо наверх, на месте никому остаться не получится, так в Писании сказано.

Подружка глаза вытаращила.

— Так ты – говорит – святой стать хочешь?!

Я плечами пожимаю:

— Дык я ж говорю: выхода нет! А если мне что-то необходимо сделать, то я предпочитаю этого хотеть —  так, знаешь ли, проще.

Покачала подружка головой.

— Ничего у тебя не выйдет, — говорит. – Чтобы святой стать, смирение нужно,  а смирение в том и состоит, чтобы знать, что ты грешница. Ты сознаёшь?

— Ну.

— И всё равно хочешь? Святой? Чтобы тебе службы служили с акафистами?

— Ой, — говорю, — только без акафистов. Не люблю я их, за исключением двух-трёх, такое занудство, я плохие стихи, по послушанию писанные, на дух не переношу. И певчих жалко, они ж мне почти как родные…

Короче, замучилась она со мной совсем.

— Ладно, — говорит, — эти твои хиханьки-хаханьки, они все от молодости да от здоровья. Но ты не бойся. Я как раз в храм на вечернюю службу еду. Попрошу батюшку, чтобы он теперь за тебя сугубо молился. Он за мужа моего бывшего всего полгода молится, а у того врачи уже и язву нашли, и камни в почках, в больницу положили, во спасение его заблудшей души. Поэтому не волнуйся, не переживай, и тебя вылечим. Только имя своё напомни, а то я запамятовала…

Тут как раз и поезд подъехал.

— Послушай! – крикнула я в закрывающиеся двери. – А пусть батюшка лучше за соседа моего помолится, а? А то он достал уже по ночам «Раммштайн» на весь дом слушать, окурки мне на балкон ронять и на моём месте парковаться! Молитесь за Лёху Сиплого из тринадцатой квартиры! Конкретно погибает чувак! Спасать надо, причём не через полгода, а срочно! Ты уж батюшке скажи, чтобы за две недели максимум!

Подруга кивнула сквозь стекло, и у меня отлегло от сердца. Поезд плавно набрал ход и вскоре ушёл в туннель. Я провожала взглядом удаляющиеся огни, уносившие от меня частичку моей  прошедшей юности, и думала…

… и думала, что наверху сегодня ясно и тепло. И дети на Никитском бульваре находят в траве упавшие каштаны. Подбирают, выковыривают из лопнувшей колючей кожуры и смеются от радости. Осень.