Заседание 136. Оседлай мечту. Глава 3

Домой в то воскресенье я вернулась в чувствах смешанных. С одной стороны, в следующие выходные мне было куда пойти. С другой — было не вполне ясно: зачем я туда пойду. То есть упахаться вусмерть, как обычно, но не получить за это ни одного доброго слова?

На той, предыдущей, конюшне меня всегда хвалили и благодарили за помощь. И хотя насчёт покататься там было глухо, но добрые слова грели душу и дарили некоторую, пусть и смутную надежду на какое-то светлое будущее.

Всё другое — и люди, и лошади. На прежнем месте я уже подружилась с толстым Чиполлино, во всяком случае, носила ему сахар, и этот жеребец считался «моим». Даже конюхи говорили: пойди, собери своего. Хотя все знали, что больше, чем на три года, Чиполлино на ипподроме не задержится, как и все остальные. И всё равно было приятно.

В новой конюшне я не успела толком осмотреться. Это Ленке повезло: у неё было время. А я запомнила только что Парафраз — огромный, Крокус — не то светло-гнедой, не то буланый, что-то переходное между тем и этим; Наяда — молодая пугливая кобылка, почти жеребёнок, Партита — несуразная, длинная во все стороны особа. Под началом суровой Нины находились ещё гнедой Гвард, серый Парад (с подседами), кобыла Гайда, которая так панически боялась дверных притолок, что в денник её загоняли всем колхозом. А также невероятных размеров американский рысак Нут — чемпион конюшни, пробегавший 1600 метров за 1 минуту и 59 секунд (при абсолютном рекорде в 1 минуту 56 секунд).

С другой стороны, на новом тренотделении не было девчонок. Это не могло не радовать. Хотя и было понятно, почему их там не было. Потому что те девчонки, которые гнобили нас с Ленкой, не выжили бы в столь суровых условиях. Никто не дал бы им и минутки на праздные разговоры или на выяснение «кто тут круче». Потому что «круче» можно было быть единственным способом: полностью освоив профессию конюха, причём, усваивая все объяснения с первого раза. Как выяснилось, это могли не все. Хотя, возможно, не все и хотели. Наверное.

Я же могла быть относительно спокойной: на момент моего перехода в «строгое» тренотделение номер три я уже умела всё, что положено уметь конюху. Почистить до и после работы, забинтовать на работу и в денник, с притирками или без, «собрать», то есть надеть на лошадь любой вид сбруи по ситуации, и «заложить», то есть запрячь лошадь в качалку, понимая все термины командовавшего закладкой наездника. Распрячь, разобрать — по умолчанию. Ну и по мелочи: сено разложить, пол подмести, сбруи в сбруйную убрать…

Стало быть, приставать к суровой Нине с вопросами мне было незачем, а следовательно, наше общение не грозило быть слишком близким.

В конце концов, я рассудила, что всё к лучшему: главное, всё-таки, что нет девчонок. Кроме дочки третьего конюха. Посмотрим, конечно, что за птица, но если что, то я — девочка Нины, к чужим лошадям не лезу, мне бы свою работу сделать и не сдохнуть.

Так что через неделю в 8 часов утра я благополучно нарисовалась на своём новом рабочем месте.

Аккуратно сложив личные вещи в сбруйной — так, чтобы они не бросались в глаза и никому не мешали, я подошла к двери тренерской почитать расписание.

Все восемь лошадей Нины сегодня работали. Четверо участвовали в бегах, четверо — просто разминались. Я пошла в сбруйную и развесила сбруи на денниках. Мимо пробежала Нина с тачкой. Я вежливо поздоровалась. Нина, кажется, кивнула в ответ, хотя, возможно, мне это просто показалось.

Я взяла щётку, скребницу и гребень и пошла «смахивать». Кстати, если кто не знает: спят лошади лёжа. Если им есть, на чём лежать. Если не на чем, то они могут поспать и стоя: у них ноги так устроены. Да к тому же, спят лошади недолго и не слишком крепко. Но никогда не отказывают себе в удовольствии растянуться на мягких сухих опилках, если таковые имеются.

На ипподроме опилки имелись в достаточном количестве, а конюхи следили за тем, чтобы подстилка всегда оставалась сухой и чистой.

Поэтому перед работой лошадь нуждалась в некотором туалете. Не могла же она выйти на беговой круг с опилками в гриве и в хвосте. Это было некрасиво и просто неприлично. Да к тому же опилки, попавшие под чересседельник сбруи, могли за время тренировки «намять» лошади спину. Говоря по-нашему — натереть. На месте «наминки» образовывалась маленькая, но болезненная ранка, из-за которой лошадь могла выбыть из работы на пару недель. Это было крайне нежелательно, поскольку подобная неприятность срывала тщательно разработанный (индивидуально для каждой лошади) график тренировок.

Иногда, если накануне лошадь тоже бежала, и бежала поздно, ближе к вечеру, конюхи не всегда успевали почистить её как следует. Потому что высыхала лошадь полностью часа за два. Рабочая смена кончалась. Дневальный не был обязан чистить: он заступал на дежурство только для того, чтобы следить за порядком на конюшне, сообщать в ветслужбу, если кто-то из лошадей внезапно заболеет, раздать утреннюю (в 6 часов) и вечернюю (в 22 часа) порцию корма (кроме обеда, в который лошадям давали «кашу» с отрубями, в остальное время полагался обычный сухой овёс).

Поэтому уходившие со смены конюхи иногда ограничивались тем, что растирали ещё влажную шкуру лошади соломенными жгутами (хотя на самом деле никакими не соломенными, а скрученными из того самого сена, которое находилось в кормушке). То есть некоторые не растирали, но тогда с утра им доставалась совершенно «склеенная» лошадь — в придачу к полному отсутствию времени на борьбу с «заклейками». Поскольку начало бегового дня на ипподроме немного похоже на американский сериал «Скорая помощь»: все носятся, орут непонятные слова, так что непривычному человеку может показаться, что он попал в дурдом или на пожар. Или на пожар в дурдоме.

Я уже поняла по состоянию бинтов и сбруй, а потом убедилась и на лошадиных шкурах, что Нина относится к своей работе крайне ответственно. Все лошади были вычищены до блеска, мне осталось только вычесать опилки из хвостов и грив и снять «домашние» бинты. Бинты я немедленно, не отходя от денников, аккуратно скатала и связала попарно.

Я взялась за щеколду на деннике Гайды, но дверь открыть не успела.

— Девочка, к этой кобыле не ходи. Это Нинулина кобыла, Нина не любит, когда к ней чужие ходят!

Я с благодарностью посмотрела на наездника, который спас меня от неминуемой выволочки.

— К Нуту тоже, — продолжал мой благодетель, — это наш кормилец!

«Кормильцами» на тренотделениях звали лошадей, приносивших хорошие призовые прибавки к зарплатам, а возможно, и заграничные командировки.

Закончив с последней из «разрешённых» лошадей Нины, я остановилась в замешательстве: что-то подсказывало мне, что находиться на территории данного тренотделения без определённого рода занятий — опасно. К счастью, моё замешательство продлилось считаные секунды: я только успела повесить инструменты для «смахивания», но ещё не схватилась за метлу (за которую хваталась в любых крайних случаях), как вдруг мимо проехала с тачкой Нина, скандируя на ходу:

— Крокус, Гвард, Партита — собрать!

— Нинуля, а Молодой где?

— А чёрт его знает, — отозвалась откуда-то издалека Нина.

— Шеф велел выводить Вязь!

Нина неразборчиво, но темпераментно выругалась. Бросив тачку, она понеслась в сбруйную.

— Смахни Вязь! — бросила она на ходу в мою сторону.

Я повесила обратно сбрую Партита и побежала выполнять.

«Интересно, где Ленка, — думала я по дороге, — что конюх на работу опаздывает, это одно. Но девочке не этой конюшне лучше бы не опаздывать, а не то…»

— Совсем стыд потерял! — в денник Вязи ворвалась Нина и, не дожидаясь, пока я закончу «смахивать», принялась надевать на кобылу уздечку.

Я поняла, что «смахивать» как следует некогда и поспешила с хвостом и гривой: кобыла была гнедой масти, и светлые опилки в чёрных волосах смотрелись слишком эффектно. Хвост я дочёсывала, кажется, уже на бегу, когда Нина выводила лошадь из денника — закладывать.

Я забежала спереди: если закладывали конюх и наездник, обязанностью девочки было держать.

Закладывали нервно: я уже поняла, что Самого в тренотделении боялись. Или уважали. Или и то, и то. Шеф, держа краги под мышкой, прошествовал мимо закладываемой кобылы, ворча себе под нос что-то про «даже почистить не удосужились, вон, опилки же в гриве, совсем совести нет никакой!»

Я втянула голову в плечи, но тут Нина высказала шефу всё, что думала по поводу поведения конюха по кличке Молодой. А заодно по поводу того, что лично ей не платят за то, чтобы она обслуживала чужих лошадей: ей и своих пока что хватает.

Как ни странно, в ответ на её пламенную речь Шеф не рассердился. Он даже ничего не добавил про хвост, опилок в котором было в два раза больше, чем в гриве. Молча надел краги, взял вожжи и выехал из конюшни.

Нина, всё ещё вслух возмущаясь, что Молодой совсем удила закусил, укатила с тачкой в дальние денники. Я вернулась к деннику Партиты, возмущённая поведением Ленки, из-за которой мне тоже чуть не влетело.

Кобыла Партита, славная дочь Реприза и Принцессы Турандот, дитя Майкопского конезавода, красотою отнюдь не блистала. Про то, что эта лошадь была длинная во все стороны, я уже писала. Рысак, он, в общем-то, и должен быть длинным. Потому что с коротким туловищем рысью быстро не побегаешь. Как и с короткими ногами. Но у Партиты длинным было решительно всё. Включая уши. Которые она почему-то развешивала в стороны, как лопухи. Передние ноги были слегка согнуты в коленках. К тому же, когда я надела на Партиту уздечку, выяснилось, что у Партиты своеобразная реакция на трензель (удила): против железа во рту Партита не возражала. Но немедленно высунула язык, свесив его набок. Так, с высунутым языком, она и вышла запрягаться. Когда я, набравшись храбрости и пользуясь отсутствием Нины, спросила у наездника, что у Партиты с языком, наездник махнул рукой:

— Да не обращай внимания. Она сейчас не на резвую работу, так что ничего страшного. А если на приз, то мы ей его прибинтуем, и всего делов.

К чему именно прибинтовывают языки, я спросить не решилась, поэтому просто пошла собирать оставшихся.

Я уже заканчивала с Гвардом, как рядом с его денником потихонечку нарисовался Молодой.

—Послушай, — робко проговорил Володя, — а ты потом Приза не смахнёшь? А то я тут опоздал маленько, и подружки твоей что-то нет, а дел много…

Я бодро кивнула: девочка на конюшне на всякую просьбу начальства должна проявлять только одну эмоцию — неукротимый энтузиазм.

Приза я поймала в деннике и привязала без всяких происшествий. Однако, едва лишь я взялась за щётку…

— Твою мать!!! Молодой, козёл, ты чё творишь?! Ты каким местом подумал, когда к этому жеребцу девчонку послал?!

В денник Приза ворвалась Нина.

— А ну брысь отсюда! — рявкнула она мне. — Молодой, скотина! Ты совсем о…ел?! Этот жеребец ветеринара чуть насмерть не загрыз!

Дальнейшую повесть о судьбе недогрызенного ветеринара я, содрогаясь от ужаса, слушала с безопасного расстояния: с другого конца конюшни. Молодой пытался что-то возражать, но за воплями Нины его жалкого блеяния было почти неслышно. Я, впрочем, и не прислушивалась, я была занята: сокрушалась о своей несчастной доле. Судя по всему, меня снова выгнали? Или нет? И что мне теперь делать? Или не делать?

За этими горестными раздумьями меня и застала опоздавшая Ленка.

— Привет! А я вот проспала немножко… А что тут происходит?

Я вкратце рассказала ей историю про кусачего Приза. Да уж заодно и про Вязь. Не успела Ленка как следует приревновать меня к выбранной кобыле, как к нам подошёл Молодой, мрачный, как немецкое командование накануне капитуляции.

— Ты где была?! — набросился он на Ленку. — Ты почему опоздала? Работы сама знаешь сколько, а я один! Не стыдно вообще-то?! Давай, быстро всех зачистить, сбруи развесить, и чтобы мухой летала!

Ленка ошалело хлопала глазами. Я тоже.

Лошадей Ленка зачистила. Сбруи развесила. Встретила с  проездки Вязь, разобрала, поставила на водилку, где уже ходила я.

— Ты знаешь, уйду я, — сказала Ленка. — Не могу я так. Думала, тут по-человечески всё будет. А тут ещё хуже, чем там… Я так не могу. А ты?

— Я тоже не могу, — сказала я, — но я останусь. Ты уж извини. Не хочу больше неприкаянной мыкаться. Устала.

На том и порешили.

Когда водилка остановилась, Ленка ушла.