Заседание 123. Японский бог и русская тоска

Доброй всем пятницы, дорогие сёстры. Пользуясь случаем, хочу попросить всех, кто осилил до конца мою нетленную сагу про лягушку Жабиту: будьте добреньки, черкните пару слов про ваши впечатления. Мне для дела: вдруг всё-таки заставлю себя попытаться куда-нибудь это отнести на предмет публикации. Куда-нибудь, где я увижу. Например, под последней главой. Всем заранее низкий поклон.

Ну а сегодня мы с вами опять поговорим об искусстве. На сей раз — преимущественно о кино и театре.

Заранее каюсь: в театр я не хожу. Кино не смотрю.

Но кому это когда мешало высказывать своё ценное мнение…

Ну, видите ли, с театром мне не везло практически с детства. Несмотря на то, что родилась и выросла я прямо в самой что ни на есть Москве, в семье военно-гуманитарной интеллигенции.

Родители уделяли творческому воспитанию нас большое внимание. Благо тогда в Москве это было сравнительно легко и дёшево. Конечно, нас с братом водили в театры. И в ТЮЗ на «Царевну-лягушку», и во МХАТ на «Синюю птицу», и в им. Пушкина на «Аленький цветочек», и в Театр Сатиры на «Карлсона», и в Театр им. Сац — запомнилось в основном прекрасное фойе, где можно было порисовать.

Учитывая программу тогдашнего телевидения, плотность домашней библио- и фонотеки и всякие кружки типа хореографии и фортепиано, можно смело сказать, что к воспитанию в нас культурного уровня ответственно подходили не только родители, но и вся страна.

Что не помешало мне скептически отнестись к драмтеатру уже в дошкольном возрасте.

Мне казалось, что сцена — это то место, где люди показывают какие-то свои серьёзные умения. Например, красиво танцуют. Как трудно этому научиться, я по себе знала. Или играют на всяких музыкальных инструментах — это ещё труднее. Или поют: это совсем легко, но всё равно надо постараться и выучить мелодию со словами.

В драмтеатре артисты не танцевали и не пели (а если пели и танцевали, то лучше бы они этого не делали), и уж подавно ни на чём не играли. Они просто выходили на сцену в каких-то нарядах и говорили какие-то слова: прямо как мы на школьном утреннике. И музыки красивой не было — тоже как у нас на утреннике: максимум пластинку включили через динамик, вот и вся радость. А так, чтобы оркестр, чтобы над ямой в антракте повисеть… даже если на сцене, не приведи Андерсен, детская опера. Всё равно красиво.

Это я пытаюсь оправдать своё нехождение в драмтеатры. Во взрослом состоянии я ещё пару раз попыталась, но поняла, что мне, видимо, не дано. Поскольку я так и не поняла, что на сцене делается такого, чему надо было бы специально столько лет учиться. Зато было понятно, что в институте эти ребята старательно прогуливали уроки по постановке голоса. Или им поголовно не повезло с педагогами. Поэтому в особо драматичных местах приходится включать «подзвучку».

Кино я не смотрю с тех пор как посмотрела «Реальную сказку» — я имею в виду, отечественное кино. Это была последняя капля. Потому что сколько уже можно писать/снимать про то, что жизнь трудна, несправедлива, жестока и хорошие люди в ней вообще не выживают. А если выживают, то потом всё равно умирают или спиваются. Под глубокие разговоры о смысле бытия на фоне прекрасных русских пейзажей.

В общем-то, про то, что у нас всё плохо и будет ещё хуже, я могу и в соцсетях прочитать. Поэтому и туда стараюсь пореже. Но иногда таки срываюсь и огребаю «оптимизма» по полной программе. Особенно мне нравится, когда в ленте просьбы о помощи умирающим без лекарств больным перемежаются ссылками на блоги для так называемой «элиты», где обсуждается острый дефицит грамотных дворецких и невыносимые страдания от аллергии на вездесущие ананасы в шампанском.

В общем, в один из самых тёмных дней бич современной русской интеллигенции (впрочем, наиболее обеспеченные из современных русских интеллигентов считают это не бичом, а даром творческого предвиденья) —  угрюмая вера в то, что выхода нет, — добрался и до меня.

Я сидела и думала: всё плохо. Искусство погибло, очередь за культурой. Врачи — мошенники. Учителя — неучи. ЖКХ — сволочи. Полиция — палачи. Пожарные — не приедут. Издаваться — только за свой счёт. А денег нет — и не будет. Кто работает — тот не ест. В топе — пошлость и бесвкусица, а «пипл хавает». В Большом танцуют стриптиз, в драме героини Чехова щеголяют рваной джинсой…

Поскольку всё вокруг было окончательно хреново, и работать не имело смысла, я включила комп и решительно ткнула на фильм «Замок Болванчика». Я давно его скачала про запас.

Честно говоря, смотреть его мне не хотелось. Потому что главную роль в этом фильме играет человек, к судьбе которого я испытываю страстную и безысходную зависть.

Ну, представьте себе: вы родились в японской семье, которая уже лет триста или больше потомственно играет в традиционном японском театре (но, кабуки, кёгэн и т. д.) Первую роль играют в возрасте четырех лет. Когда и если старшие признают актёра состоявшимся, он берёт родовой псевдоним. Поскольку до него это имя уже носил кто-нибудь из его предков, окончательный вариант звучит по-королевски из-за приставок: Второй, Пятый и так далее.

Выглядят эти ребятки и в самом деле как принцы крови, в смысле, как настоящие принцы крови: скромные, воспитанные, сдержанные, изящные. Японский театр это примерно как японские боевые искусства: хочешь преуспеть — тренируйся с пелёнок и всю жизнь. Как известно, гениальность это 20 процентов таланта плюс 80 процентов труда. Учитывая, что японцы не умеют работать меньше, чем на 100 процентов…

Уже годам к тридцати эти люди обретают такое осмысленное и ясное выражение лица, что мне, чтоб не мучиться, нужно отвернуться и не смотреть. Но я, понятное дело, не могу.

В кино эти актёры приходят крайне редко, но уж если приходят, то никогда не позволят себе сняться в картине сомнительного качества. За ними, понимаете ли, честь не только собственная, но честь семьи и профессии. Поэтому, прежде чем согласиться на роль, они ещё сто раз подумают: а смогу ли, а хорошо ли это будет?

… Видимо, поэтому, когда на экране моего ноутбука господин Болванчик заявил, что ему плевать, что против его пятисот воинов выступит двадцатитысячная армия, ибо её командир слишком дурно воспитан, чтобы сдать замок без боя, как это было приказано начальством, я поверила, что играющий Болванчика актёр на его месте поступил бы так же.

— Неужели вам не противно, что умными правит грубая сила? — внезапно взорвался тихий дурачок, над которым посмеивались даже крестьянские детишки (от них знатный самурай и получил своё поименование). — Что всё решают деньги? Что бездари водят за нос талантливых? Даже если весь мир с этим согласен, то я против! И я буду сражаться, даже если я буду один!

Теперь я часто смотрю этот фильм. И моя интеллигентская хандра всегда отступает.

Потому что эти слова произносит не ископаемый исторический князёк Нарита Нагатика, а вполне реальный человек, живущий в одном мире и в одно время со мной.

Его отец носит титул Живого национального достояния Японии, но ездит на работу в театр на метро. Жильё семьи — среднестатистическая  квартира. Японский традиционный театр — вещь, полностью исключающая богемную жизнь. Даже комедийный кёгэн степенен и больше похож на неторопливый балет, а но так и вовсе не театр, а групповая медитация. Сомневаюсь, что даже в Японии сохранилось много людей, способных наслаждаться этим древним искусством (я заснула на пятой минуте). Но, видя, как живут эти актёры, я понимаю: даже если однажды они выйдут играть перед пустым залом, они всё равно будут играть так же, как всегда. И будут хранить и передавать традицию дальше, даже если все кругом скажут, что это ерунда и никому не нужная рухлядь.

Даже если у них отберут все их театры и переделают под мюзик-холлы и кабаре.

Даже если им придётся зарабатывать себе на рис, трудясь на заводе.

Осталось понять: а я? А я могу хотя бы немножко быть похожей на них? Могу ли, не обращая внимания ни на какие внешние обстоятельства, продолжать вставать по утрам, тщательно одеваться, молиться и приниматься за свои дела спокойно и сосредоточенно?

… Князь Нарита Нагатика, я принимаю твой вызов. Ведь ты тогда победил.