Ненормальные люди — разговор о скорой помощи

Редко члены одной семьи вырастают под одной и той же крышей.
Ричард Бах. Иллюзии.

Елена Тресцова — симпатичная тридцатилетняя блондинка с голубыми глазами. Характер твердый и решительный. Ценит крепкую дружбу, любит провести время в веселой компании, для удовольствия читает по-французски, для здоровья — бегает на лыжах и играет в волейбол (реже, чем хотелось бы).

Мечтает как следует выспаться, что и осуществляет в отпуске.

Она занимается совершенно не женским делом, в котором очень много женщин — фельдшер линейной бригады скорой помощи.

Семья на работе

На скорой помощи нормальные люди не работают. Нам относительно неплохо платят, но никакие деньги наших нагрузок не стоят.

Лично я в одиннадцатом классе лечилась от депрессии. Настоящей, в больнице. Больше ни разу не болела, зато работаю на скорой. Впахиваю сутки через двое весь год, чтобы потом на месяц забыть напрочь о том, что я медицинский работник.

Забыть, правда, никогда не получается. Нам работа даже в отпуске снится.

И друг другу мы тоже снимся, а иногда и вместе отдыхаем, потому что чувствуем себя одной семьей. И я не преувеличиваю: есть у меня старшая коллега, тоже фельдшер, Ирина, по возрасту годится мне в матери. Стильная веселая женщина, «зажигалочка» такая. А по сути – старшая  сестра или даже мама. Я с ней постоянно созваниваюсь, советуюсь – и не столько по работе, сколько по жизни.

Как раз в тот год, когда я оказалась в больнице с депрессией, меня впервые взяли посмотреть на работу скорой родители одноклассницы. Я сразу почувствовала, что это мое. Стала готовиться поступать в мед (благо, необходимая для поступления химия была любимым предметом в школе), но решила получить среднее специальное медицинское образование.

В училище поступала, уже понимая: работать буду только здесь.

Есть такая «скоропомощная» примета: кто отработал первый год – тот остается.

Дети

Потом я закончила вуз, получила диплом специалиста по адаптивной физической культуре (для лиц с отклонениями в состоянии здоровья). Кстати, у нас очень многие фельдшера имеют высшее образование: дипломированный журналист, несколько юристов, много психологов, одна девушка имеет ту же специализацию, что и я — мастер спорта по плаванию. Так что даже имея высшее образование, люди не спешат уходить в другую специальность, часто более престижную.

Поработала я одновременно со скорой инструктором ЛФК у детей. Нет. Не могу. Во-первых, очень тяжело физически: при суточной работе еще и выходить на дневную (иногда – сразу после суток). А во-вторых, у меня уже была скорая помощь — отказаться от нее я не смогла, хотя работать с детьми мне очень нравилось. Я поддерживаю отношения со своими тогдашними коллегами, но возвращаться к этому виду деятельности не хочу.

Кстати, детей я вообще очень люблю. Даже работать на детской бригаде не могу: один раз забирала подростка, которого «газель» переехала. Нет, это выше моих сил.

Подумываю о том, что пора бы уже и своими обзавестись. Доктор, с которым я работаю, смеется: «Ленка, подожди еще пять лет! Вот я пойду на пенсию – а ты в декрет!»

Команда

Доктор мой – военный врач, полковник в запасе. Крепкий, сильный мужчина, на него всегда можно положиться. В нашем деле это очень важно:  бригада должна быть слаженной. Дело даже не только в рабочих моментах  (хотя и это существенно:  например, совершенно необходимо, чтобы водитель был готов принести твой ящик с медикаментами, если ты сегодня без врача, помог вынести носилки с больным и так далее).

Дело в том, что у нас должно быть внутреннее ощущение того, что мы одно целое, одна команда.

Кроме того, работник скорой совершенно беззащитен не только перед бытовым хамством, но и перед более серьезными вещами. Вот в США нападение на медика «при исполнении» карается так же сурово, как и нападение на сотрудника полиции. А у нас…

Посреди ночи приезжаем на улицу к в дым пьяной, избитой и, видимо, изнасилованной барышне. Кто вызвал – непонятно. Пытаемся осмотреть и оказать помощь – получаем поток ругательств, машет руками на врача… «Дурочка, мы же помочь хотим!» — новая порция.

Но это ладно, у нее стресс, да и не опасна она. Бывают случаи пострашнее.

Как скорая убивала пациента

Полночь. Станция метро «Новокузнецкая». Нас встречают две цыпочки на шпилечках: «Там мужчине плохо!» — и убегают. Между палатками лежит рядом  с двумя водочными бутылками тело – мы такие в шутку называем «организмами».  Как и следовало ожидать – в состоянии глубокого алкогольного опьянения, только что не в коме. Мой доктор пытается привести организм в чувство: зовет, дает нашатырю, трясет за плечо, треплет по щеке…

Наконец, тело выскакивает из положения лежа и начинает страшно материться. Мы вежливо пытаемся объяснить, кто мы такие и что хотим сделать. Тело не унимается. Лева — врач – все ж таки военный, силу свою знает, отвечает только словом, руки не распускает. Но тут наш пациент сделал ошибку: полез в драку, ударил нашего водителя бутылками по голове. Тут уж я побежала вызывать по рации полицию, а Лева попытался его как-то зафиксировать.

Три раза я на рацию нажимала – три полицейские машины к нам на подмогу приехали. Наш герой лежит на земле и орет: «Полиция! Убивают!» — рядом стоит наш Лева, никого, конечно, не убивает. Полицейские представляются: «Мы полиция, что тут случилось?» — «Нет! – кричит пациент. – Вы не полиция, мне нужна другая полиция!»

Кто у них был старший, быстро оценивает обстановку, нам говорит: «Ребята, езжайте лучше туда, где действительно нужна помощь» — и остались разбираться с этим гражданином.

Утром мы получили жалобу – видимо, товарищ страдал тяжелым похмельем, и не лень ему было жалобы строчить! Оказывается, скорая его жестоко избила, украла шестьсот рублей и мобильный телефон. Хорошо, что были свидетели…

Нападение на бригаду: кто ответит?

Это все тоже довольно смешно, а вот одна наша спецбригада как-то выехала на попытку суицида – и пострадала. Некая девица прыгнула из окошка – ничего серьезного, на самом деле, этаж невысокий, жест на публику. Таких самоубийц называем «демонстрантами».

К моменту приезда скорой никакая серьезная помощь, естественно, ей уже не была нужна.  Но рядом находился молодой человек девицы. И почему-то ему показалось, что он лучше разбирается в медицине, чем врач-реаниматолог.

Врач-реаниматолог – маленькая хрупкая женщина, о больных заботится, как о родных детях, горы свернет, чтобы помочь. Конфликт разгорался, в диалог вступили мужчины – фельдшер и водитель. В ходе ожесточенной дискуссии, как говорится, молодой человек ударил одного из наших мужчин по голове, ни много ни мало, электрической плиткой.

Как вы думаете, хоть кто-то из нападающих на скорую помощь хоть как-нибудь был наказан?

Самоубийцы — неблагодарные пациенты

Самоубийцы (особенно эти самые «демонстранты») – крайне неприятная категория пациентов. Не в том даже проблема, что они неблагодарны – переживем. Проблема в том, что им сложно оказать помощь.

Семнадцатилетняя девушка, старший ребенок в многодетной семье (четверо детей), только что потерявшей отца, ночью разбудила маму попрощаться – якобы съела двадцать таблеток одного из препаратов, снижающих давление. Вообще-то это крайне сомнительно, потому что таблетки всасываются в течение приблизительно сорока минут, а от момента приема до нашего приезда прошло больше двух часов — и клинических проявлений не было никаких. Но девушка упорно утверждала, что таблетки приняла – по инструкции надо промывать желудок, времени нет. Девушка сопротивляется. Силой уложили ее на кровать и зонд вставили. Это, надо полагать, возымело не только клинический, но и воспитательный эффект.

Когда процедура закончилась, девушка вырвалась и убежала в ванную. Оттуда рыдает: «Как вы могли! Я в больницу не поеду». Ну что ж, я к ней стучусь и говорю: «Знаешь, дорогая, вариантов у тебя немного: либо ты открываешь нам дверь, мы везем тебя в Склиф в отделение токсикологии, где к тебе заглядывает врач-психиатр и проводит с тобой небольшую беседу, либо я вызываю психиатрическую бригаду, они выламывают дверь и тебя забирают в тот же Склиф, но с более печальными перспективами общения с психиатром».

Открыла. Поехала.

Аптека на колесах, или Любить ли пациентов?

Однажды моя мама спросила меня: «Любишь ли ты своих больных?» Я ответила: «Пусть их любят их родственники и друзья. А я не должна их любить — я должна их лечить».

Мама ужаснулась: как можно так цинично рассуждать? А это не цинизм. Это защита. От нас просто ничего не останется, если мы будем пытаться любить всех больных. И тогда плохо будет и нам, и тем, кому действительно нужна помощь. Когда позволяешь себе эмоции, ты сбиваешься с ритма работы, не можешь оказать адекватную помощь, потому что занят своими переживаниями, а не состоянием больного.

В девяноста случаях из ста, правда, вызывают те, кому скорая помощь не нужна. Тогда просто зло берет: ну в самом деле, я, что, служба доставки бесплатных лекарств?

Но и тут все неоднозначно. Часто вызывают одинокие бабушки и дедушки, которым просто не с кем поговорить. Много лет нас по ночам вызывала старенькая бабулечка, просила снизить давление. Конечно, ничего экстренного у нее не было, и она это прекрасно знала. Просто ей было одиноко. И никто из нас на нее не обижался: приезжали, делали укольчик, беседовали за жизнь, слушали ее рассказы о молодости.

Потом нам ее соседка рассказала, что, оказывается, у нее двое детей в США.

В последний раз мы к этой бабулечке приехали, когда ее впервые за долгие годы навещала дочь. Больше с этого адреса вызовов не поступало. Может, умерла. А может, дети все-таки забрали. Или пристроили куда-нибудь.

Начальство далекое и близкое

Мне рассказывали, в Австрии для медиков интенсивной терапии и скорой помощи проводят всякие занятия: психотерапия, релаксация… А у нас вся психотерапия — после работы, если на ногах стоишь, зайдешь с коллегой в кафе, пожалуетесь друг другу на жизнь — и домой, спать.

Еще летом выезжаем все вместе на два дня на Оку. Очень способствует поддержанию корпоративного духа. Хотя у нас и так корпоративный дух — любой офис позавидует.

И прежний заведующий с нами ездил, и нынешний. Он совершенно нормальный человек — не выстраивает между собой и подчиненными стену, с кем-то дружит, с кем-то спорит, не требует соблюдения бессмысленной субординации.

Но чем выше начальство, тем сложнее найти с ним общий язык. Далекие от живой работы медицинские чиновники, в отличие от непосредственно заведующего подстанцией, далеки и от рядовых сотрудников. В результате — невыполнимые, подчас абсурдные инструкции, жуткая бумажная волокита… Некоторое время назад, например, существовал негласный запрет заходить в туалет на вызовах. Вот выезжаешь ты в восемь утра — и, если вызовов много, до обеда (часа в четыре дня) без туалета. Потом был оговорен запрет, тоже неофициальный, на маникюр для сотрудниц скорой. А это просто бессмысленно. Мы все равно работаем либо в перчатках, либо в таких условиях, когда и о перчатках, и о маникюре говорить просто смешно — когда у человека остановка сердца или его надо наполовину соскребать с асфальта, как-то совершенно не до этого.

Что терпит бумага

Бумажная отчетность — причина, по которой я терпеть не могу быть ответственной (это тот член бригады, который делает все записи, на основании которых, если что-то пойдет не так, бригада либо получит взыскание, либо будет оправдана). У тебя на руках — умирающий человек, а ты должен фиксировать, сколько граммов чего ты ему ввел.

В этом смысле, медик на скорой несет гораздо большую ответственность, чем врач стационара. Последний работает «на своей территории». Он может сделать запись в истории болезни не сразу, он видит, как развивается состояние больного, и исходя из этого назначает лечение.

Мы работаем здесь и сейчас, у нас времени нет.

Мучения у храма

Иногда мы устаем даже не от самой работы, а от условий. Когда в Москву привозили пояс Богородицы, в первые дни мы дежурили у храма Христа Спасителя по восемнадцать часов. Дежурство у храма не легче, чем стояние в очереди, а кое в чем и потяжелее. Стояли мы там, где никаких волонтеров с гречкой и чаем не было, а время на обед нам фактически не выделяли. Спасибо сотрудникам храма, которые ночью нас покормили бутербродами.

Все равно, лично у меня к концу смены не было ни сил, ни приличных слов. Сплошная истерика.

Потом до кого-то из начальства дошла информация о замерзающих бригадах, и нас стали сменять.

Вообще в храме Христа Спасителя мы дежурим часто — я уже скоро наизусть запомню, кто погиб и кто был ранен в каком сражении в Отечественную войну 1812 года.

Больше всего мне нравится дежурить в зале Церковных Соборов. Там тепло, есть буфет и можно подремать в кресле.

О духовности

Насколько я верующий человек? Я не хожу в храм — выматываюсь, и как-то потребности нет. Я не соблюдаю постов — сама объясняю это тем, что без мяса становлюсь злой. Есть у нас такая поговорка: «Доктор сыт — больному легче».

Но ни крестик, ни колечко «Спаси и сохрани» не снимаю никогда. Это — личное.

Вот я сплошь и рядом слышу, какие на скорой работают бездуховные люди — на концерты не ходят, книжек не читают. С огромной радостью ходила бы на концерты и читала бы книжки. Но меня даже на бассейн не хватает. Все музеи — только в отпуске.

Иногда, когда силы есть, для удовольствия вспоминаю французский язык. У меня в школе была прекрасная учительница французского — до сих пор помню многое. Может, в следующий отпуск съезжу во Францию.

Наркотик для медика

Тому, кто незнаком с работой скорой, сложно объяснить, как мы изнашиваемся. Сотрудники постарше говорят молодым, особенно женщинам: «Уходите, все здоровье потеряете». А куда нам идти? Нас уже затянуло, это как наркотик.

От сидячей работы и постоянных вибраций (живем в машине) у нас больные почки, позвоночник. От плохого и нерегулярного питания (часто всухомятку, на бегу, если успеваем сесть за стол — очень быстро) — желудок.

Желание спать для скоропомощника — это нормальное состояние души и тела. В одной из скоропомощных песен (у нас есть свой фольклор — профессиональный КСП) так и сказано: «Приду домой и не могу забыться, / Хоть на работе вечно тянет спать». Перевозбуждение, когда, вернувшись со смены, смотришь телевизор, лазишь по интернету, ворочаешься с боку на бок — просто другая сторона этой чудовищной усталости.

Мы умеем спать стоя в метро в час пик.

Иногда ты не знаешь, чего больше хочешь — дышать или спать (я не шучу и не преувеличиваю).

Из той же песни:

«Но лишь сомкну глаза — одна картина

Дороги серой убегает нить.

И все несет, несет меня машина,

Я не могу ее остановить».

Эта усталость не восполняется межсменными перерывами. Ты просто привыкаешь так жить. Так что я могу с закрытыми глазами, практически не просыпаясь, попасть в вену.

Но когда ты приезжаешь туда, где действительно стоит вопрос о жизни и смерти — происходит мобилизация всех сил. Моментально просыпаешься, берешь себя в руки и работаешь.

Если из ста скучных, рутинных, медицински необоснованных вызовов находится один, на котором мы по-настоящему необходимы, — значит, мы работаем не напрасно. И вот тогда, несмотря на то, что на часах четыре утра, поспать так и не удалось, физические силы на исходе — ощущаешь чувство глубочайшего удовлетворения.
Подготовила Мария Сеньчукова