Чему учат в школе?

«Вычитать и умножать, малышей не обижать – учат в школе, учат в школе, учат в школе …» Предусмотрительные родители начинают искать школу для своего ребенка, когда он еще только учится произносить собственное имя, но никакой престижный лицей не гарантирует, что ваш ребенок будет учиться с удовольствием. Как вообще можно оценить, хорошая школа или плохая? Закончится ли когда-нибудь реформа образования? О нелегкой судьбе современных школьников мы беседуем с Сергеем Волковым, учителем школы №57, редактором журнала «Литература», членом Комиссии по развитию образования Общественной палаты РФ.

— Сергей Владимирович, вы работаете в системе образования уже 21 год и имеете возможность наблюдать динамику отношения и учителей к преподаванию, и учеников к процессу. Если брать последние 10 лет, что меняется в школе, параллельно с государственной активностью по изменению стандартов образования и введением новых форм аттестации, таких, как ЕГЭ?

— Во-первых, система образования у нас очень разнообразная, и человек, который работает в каком-то одном ее сегменте, должен быть очень смелым, чтобы что-то обобщать. Я могу сказать только про то, что я вижу своими глазами, а это ученики одной школы, в которой я работаю. Наша школа специализированная, с математическим уклоном, я преподаю литературу в классах с углубленным изучением математики. Я могу судить о состоянии литературного образования также по своему опыту встреч с учителями литературы в разных городах, куда я приезжаю с открытыми уроками и семинарами.

Есть субъективное ощущение, что в системе образования все становится хуже, несмотря на то, что по отчетам – всё совсем наоборот. У учителей литературы складывается впечатление ощущение, общий культурный фон был лучше. Знание исторических событий, цитат, имен – то, что должно откладываться в памяти ребенка в процессе обучения, сейчас менее заметно в учениках, и иногда кажется, что ты произносишь фразы «в пустоту». Кажется, что раньше больше читали классическую литературу. Я говорю «кажется», потому что в реальности потом оказывается, что много противоположных историй, когда выясняются, что дети много читают, много знают, стремятся читать сложные и неожиданные произведения.

Реформа образования, которая в нашей стране продолжается уже много лет, в области преподавания литературы сыграла отрицательную роль. Прежде всего, литература перестала быть предметом, по которому сдается обязательный экзамен. Ученикам стало ясно, что по этому предмету можно «не напрягаться», и это резко ударило по мотивации чтения. Реформаторы нам говорят, что это была недостойная мотивация – читать потому, что потом нужно будет сдавать экзамен. Получается обучение «из-под палки», а вы так ученика замотивируйте, чтобы он сам, без «палки», читал. Вообще-то это довольно трудно сделать, не все учителя это умеют и на то есть объективные причины. Книги, которые мы изучаем в школе, писались не для подростков, а для взрослых людей, они написаны давно, их язык надо расшифровывать. Для чтения необходимо много времени, много сил и поддержки в обществе. Общий настрой, который транслируется через телевидение, прессу, радио – скорее, антикультурный, сиюминутный, потребительский. Ощущается дефицит культурно заряженных передач, которые рассчитаны и на подростков, и на взрослых людей. Современное телевидение – это враг гуманитарного образования.

Учителя сражаются с этой ситуацией одни и когда им говорят, что мы убрали «насильную» мотивацию для чтения, придумайте какую-то другую – это довольно сложно сделать. Чтение – это труд. Для того, чтобы состоялся урок физики, нужно, чтобы ученик пришел. Ему дадут решать какую-нибудь задачу, что-нибудь объяснят. А чтобы состоялся урок литературы, ученик должен прочесть текст. Полноценный урок по «Войне и миру» невозможен, если ученик не прочел «Войну и мир». Урок литературы состоится только тогда, когда ученик предварительно хорошо поработал. А ведь часто бывало так, что ученик берется делать что-то из-за внешней мотивации, например, предстоящего экзамена, и так проникается, что вдруг чувствует вкус к этому делу, втягивается в чтение. Нет ничего особенного или страшного в том, что встреча ученика и книги происходит по необходимости, сейчас же эта необходимость отпала. Уроки литературы в сегодняшних школах хоть и остались в программе, но потеряли свою значимость. В старших классах их часто заменяют русским языком, потому что впереди ЕГЭ по русскому и к нему надо готовиться.

Еще один вред от обязательного ЕГЭ по русскому языку – формат высказывания ученика. В ЕГЭ есть задание, где ученику необходимо написать свой текст по поводу данного ему фрагмента. Достаточно 150 слов – при том что раньше сочинения писали на 6 листов. Эта смена количественных ориентиров рождает ощущение, что все становится площе, примитивней. Там, где раньше мысль нужно было развернуть, доказать, подтвердить, усложнить, теперь достаточно сказать что-то одно и привести простой аргумент в подтверждение свой мысли. Весь мир спешит, и мы спешим вместе с ним.

Кроме количественного показателя страдает качество текста. Здесь царствует шаблон, образец. Фразы заучиваются заранее, и остается только добавить пару слов в зависимости от ситуации: «В предложенном тексте затронута проблема экологической обстановки/отношения отцов и детей/ нравственного выбора…» Дальше следует краткий пересказ текста в свете обозначенной проблемы: «Автор предложенного текста считает, что… Я согласен с автором в том, что…В качестве подтверждения моего мнения могу привести два аргумента». Аргументы нужно привести один из жизни и один из литературного произведения. Вот и все. Литература нам нужна в качестве одного аргумента в сочинении из 150 слов. Обычно хватает такого: «…вот и герой произведения Гончарова Обломов тоже лежал на диване, не хотел двигаться и развиваться, жизнь его кончилась печально, был он толстый и рано умер». Вроде бы и есть «литературный аргумент», но надо ли для этого читать Гончарова? Конечно, нет. С автором этого высказывания даже спорить не будешь, что Обломов гораздо сложнее, чем просто лежание на диване, что там целая философия жизни… Так использовать литературу – это все равно что разглядывать пейзаж в амбразуру танка.

Ощущение сужения горизонтов, снижения планки, упрощения мысли, требуемой от нас на выходе, проникает во всю школьную вертикаль. К ЕГЭ начинают готовиться с первого класса, пишут тесты, подгоняют под рамки формальных конструкций свои высказывания. Тексты к ЕГЭ довольно примитивные, дидактические, в них выпирает, как оглобля, какая-нибудь проблема, они «отполированы» до безобразия. Как вода из родника, в которой обязательно есть какие-то песчинки, иголки, которые и придают ей естественность и уникальность, так и текст имеет свои особенности, виньетки, которые его украшают. Если все это из текста убрать, если текст дистиллировать, то это будет даже не пресная вода – а мертвая. Ей только лекарства разводить для уколов…

Это я рассказывал, почему кажется, что в современной школе дела обстоят плохо. При этом есть ощущение, что дети, которые родились и выросли в современном динамичном мире – такие же, как и всегда. Они хотят многого: признания, «трибуны», любви. Они ироничны, не лезут в карман за словом. Они много общаются, много пишут –  в фэйсбуке, «Живом Журнале» или где-то еще, вступают в дискуссии, отстаивают свое мнение,  и в итоге погружены в разные тексты. В какой-то момент у них возникают вопросы о жизни, они догадываются, например, что когда-то умрут, им становится от этого очень грустно и непросто, и надо с кем-то об этом говорить. Ощущение тоски, обреченности они проявляют в том, как пишут и что декларируют окружающим. Этот подростковый комплекс был всегда –и слава Богу, что нынешние подростки такие же, как их сверстники в иные времена.

Многие дети, несмотря на все «кажется», хотят читать сложные тексты. Здесь возникает еще один аспект: наши школьные программы не подстроены под предпочтения ребенка, и часто его интерес области чтения проходит где-то в обход школьной программы. На уроке обсуждается совсем не то, что волнует ребенка, да еще и не в том ракурсе. К сожалению, наша методика преподавания литературы находится в пещерном состоянии и только убивает интерес к предмету. А уж новые требования вообще ни с чем несообразны. Родители должны знать, что сейчас происходит в школе. Например, приходят дети на урок по «Левше» Лескова. У меня есть текст, про который я знаю, что он интересный, он хорошо написан, важен для нашей культуры, и есть шестиклассники, которые еще про этот текст ничего не знают. Моя задача здесь – посредничество, я должен свести текст и детей и, желательно, оставить их.

— И что происходит на самом деле?

— А по факту происходит вот что: современный учитель должен усвоить три главные буквы образования – УУД – универсальные учебные действия. Мы теперь должны не учить детей, а формировать у них УУД. Совершая каждое действие на уроке, я должен рефлексировать и понимать, какие УУД я формирую у учеников. Совершая свое действие, ученики должны понимать, какое УУД они у себя формируют. Например, раньше я приходил в класс и говорил: «Здравствуйте, дети». Что я делал? Здоровался с учениками. Теперь я должен знать и даже записать в конспекте, что я в этот момент формирую три УУД: умение контактировать со взрослым, настраиваю ученика на постижение нового материала и что-то еще, я не помню. И вот как выглядит фрагмент учительского конспекта по «Левше»: «На столе у учеников листы сбора информации по образу Левши, заготовки для кластеров и синквейнов». Ученик шестого класса должен составить «кластер по Левше». Чувствуете масштаб происходящего?

Если урок начинается с таких слов и считается современным, то тогда не происходит главного – встречи текста и ребенка, а вместо этого – игра взрослых людей в какие-то придуманные ими игрушки. Урок литературы проходит без текста, потому что читать некогда, нужно включать компьютеры, показывать презентации. Учителя рассказывают, что есть школы, где компьютерные презентации требуются на каждом уроке, и если их нет, урок считается несовременным.

— Может быть, я идеалистка, но мне не хочется верить, что Минобразования – это «империя зла», которая только и занимается тем, что портит учителям жизнь…

— Дело не в Минобразовании. Кстати, наш нынешний министр – нормальный и адекватный человек. Я вхожу в Общественный совет при министерстве образования, и когда мы встречаемся, то говорим нормальным языком на важные темы. Между министерством и учителями огромная прослойка чиновников от образования. Они занимаются бумажной работой, не умеют преподавать и не знают детей, зато мастерски умеют оперировать мертвой канцелярской терминологией. Их хлебом не корми, только дай разработать новые методики и начать в обязательном порядке навязывать их учителям.

Сейчас у нас большая проблема – понять, что такое хороший урок. Опять придумываются какие-то критерии, стандарты… Я для себя давно уже решил, что хороший урок – это тот, после которого ученик, уходя, думает примерно так: «Пожалуй, я хочу вернуться еще. Я хочу с этим человеком [учителем] еще поговорить, поспорить». Его притягивает это пространство, потому что в момент настоящего урока происходит нечто, что «похищает» подростка из его реального времени и возвращает назад только со звонком. Мне говорят: «Массовый урок так построить нельзя, это авторские штучки, Большой театр, а у нас –потоковая, бесконкурсная профессия». Может, это и правда, но всегда можно любого человека, даже того, который пришел в школу не по зову сердца, а по стечению обстоятельств, немного раскрепостить, дать ему хотя бы минимальную свободу действий. Наши учителя задавлены огромным количеством инструкций, пособий, отчетов, которые валятся на них со всех сторон. Учителя надо освободить, министерство делает шаги в этом направлении, но пока все стопорится на уровне региональных и местных «этажей» образования.

Я выступал в одном городе и говорил с учителями о простых вещах: «Когда вы закрываете дверь кабинета, будьте собой, будьте свободными людьми. Даже если у вас в методичках написана какая-то глупость, ну забудьте вы о ней, если уж совсем надо – напишите в журнале, что вы это делали. Так всегда поступали в советское время – писали в журнале одно, а на уроке давали другое. Не говорите с детьми мертвым языком!» Одна из учительниц тянет руку и спрашивает: «Вы не могли бы сказать, в каком документе написано, что я могу быть свободной? У нас в программе записано, что все наши действия должны подкрепляться ссылками на определенный документ». Я подумал, что она надо мной издевается, но она взяла ручку, чтобы записать ответ. Знаете, когда у людей возникают такие вопросы, это свидетельствует о глубокой болезни учительства, общества в целом, потому что человек действительно ждет, что его «с пятницы назначат свободным». Плоды этой несвободы мы видим не только в уроках, которые идут «по методичке», но и, например, в ситуациях, когда учителей в день предполагаемого митинга против фальсификаций на выборах заставляют писать с учениками контрольные, как это было прошлой зимой в Москве.

— Могут ли родители как-то повлиять на образовательный процесс? Как помочь ребенку совладать с программой, не добавив ему стресса?

— Мне кажется, что самая креативная часть населения – это мамы, которые заботятся о своих детях и хотят, чтобы те получили хорошее образование. И им полезно знать, что по новому закону об образовании родитель получает существенно большие права в образовательном процессе, чем раньше. Не всегда это работает в плюс, потому что есть много родителей, которые думают, что они знают, «как лучше», и с ними иногда приходится спорить, но будем считать, что читательницы журнала Матроны.РУ – дамы понимающие и грамотные, будут способствовать только самому лучшему в школе, а негативные процессы пресекать. Также родителям важно понимать, что система образования в стране серьезно больна, возможно, неизлечимо. Можно, конечно, бороться с ветряными мельницами и работать на общее «освежение воздуха», но гораздо реальнее максимально грамотно организовать учебное пространство своего собственного ребенка, найти хорошую школу, посещать дополнительные курсы, интересоваться процессом.

Как учитель литературы могу сказать, что очень важно как можно дольше читать ребенку вслух. У Валентина Берестова есть такое стихотворение:

Как хорошо уметь читать!
Не надо к маме приставать,
Не надо бабушку трясти:
«Прочти, пожалуйста! Прочти!»
Не надо умолять сестрицу:
«Ну, почитай еще страницу!»
Не надо звать,
Не надо ждать,
А можно взять
И почитать.

Парадокс, но дети в раннем возрасте очень любят процесс чтения. Он организован особым образом: вечер, мама или папа, книжка, мы вместе читаем что-то, не замечая времени. Книга соединяет ребенка и родителя. Потом, когда ребенок научается читать, родители очень рады этому, потому что теперь «не надо к маме приставать». «Умеешь читать – вот тебе книжка и оставь меня в покое». Книжка оказывается поводом к разлучению с мамой. Нелюбовь к книге – это нелюбовь брошенного ребенка к одиночеству. Конечно, не всегда так происходит, есть те, кто в книгу погружается, но многие люди потеряли интерес к чтению именно из-за травматичных воспоминаний. Эта теория описана в книге Даниэля Пеннака «Как роман». Он много лет проработал учителем в школах, где обучались дети из трудных семей, с потерянным интересом к чтению, и очень интересно исследует эту проблему. На мой взгляд, книгу Пеннака должен прочесть каждый родитель.

Самые интересные уроки литературы получаются тогда, когда мы читаем вместе с учениками. Дети с удовольствием слушают, они готовы обсуждать, реагировать. Но часов на литературу в школе очень мало. Поэтому я бы хотел посоветовать мамам, которые горят идеей помочь детям в образовании, не переставать читать им вслух.

Еще такая мысль для мам. Как это ни парадоксально, но надо меньше волноваться по поводу оценок. Нормальная система оценок не будет придумана никогда. Нагрузка на ребенка в школе колоссальная, учителя не соотносят между собой домашние задания, которые они дают детям. На ребенка валится такое количество необходимостей, что он не в состоянии с этим самостоятельно справиться. Хорошо бы, чтобы ребенок находил в родителе человека, который понимает, как ему сложно.

— Пока в кабинетах пишутся очередные стандарты, нормы поведения и требования к учителю – какой Вы видите школу сейчас? Какая школа в Вашем понимании может считаться «хорошей»?

— Для меня идеальная школа – это место, где работают свободные люди. Свободные не столько в политическом смысле, сколько внутренне. У меня есть образ, который хорошо к этому подходит – камертон. Это устройство, по которому настраивают музыкальные инструменты, его задача – издавать чистый тон, когда он звучит, ему в пространстве отвечают настроенные на этот же тон предметы. Они могли молчать до этого, но когда раздался звук – они срезонировали. Другие предметы не откликаются, потому что они не настроены на эту частоту. Откликнувшиеся предметы по закону физики увеличивают громкость самого камертона, происходит обмен энергией. Модель идеальной школы – когда каждый учитель издает максимально чисто и продолжительно свой тон. Он находит свой голос и ему важно, чтобы этот голос был исключительно его, а не звучал чужеродно и мертво. Поскольку школа – это большой организм, там много учителей, то ученику можно найти хотя бы одного учителя, с которым он срезонирует. И уже это будет счастьем…

Если родители видят, что в школе при всех проблемах и недоработках происходит какое-то дело, ребенок «резонирует» с кем-то из преподавателей, то это важно ценить. Если такого нет – остается только пожелать, чтобы у родителей была возможность искать такое место.

Беседовала Вероника Заец