Невидимые миру слёзы

Читайте также: Над пропастью во лжи

Как ни странно, но, наверное, самым тяжелым в эмоциональном плане опытом для меня оказалась не борьба с органами опеки за право забрать малыша в семью, а последовавшие после подписания мной согласия на ребенка визиты в Дом ребенка.

Казалось, ну что тут уже такого: самое сложное позади, в настоящем – только ожидание оформления необходимого пакета документов по ребенку и ежедневные прогулки с малышом на территории «домика». Знакомьтесь с сынишкой, узнавайте друг друга, привыкайте друг к другу, играйте на уютных детских площадках, сплошь окруженных цветами и деревьями. Но те детали обстановки в Доме ребенка, повседневные моменты из жизни его маленьких обитателей, невольным очевидцем которых я стала, видятся мне сейчас столь же ярко и переживаются заново с той же душевной болью, что и тогда. Отчасти меня «накрыло» еще и потому, что сюда добавились мои волонтерские воспоминания.

Скажу сразу, чтобы не было какого-то недопонимания: Дом ребенка, где прожил первый год своей жизни наш сынишка, находится на хорошем счету, занимая вполне достойное место в «рейтинге» учреждений подобного профиля. «Наш» Дом ребенка рассчитан на сто сирот и состоит из десяти групп по десять детей каждая. В «нашей» группе с детьми одновременно работают две нянечки, то есть на каждую из них приходятся по пять деток – покормить их, одеть, подмыть, поменять подгузник и так далее. Про другие группы сказать ничего не могу – видела только деток из них на территории около «домика». На момент моего приезда одна из групп была закрыта по причине проводившегося ремонта – к основному зданию пристраивали бассейн.

Примерно треть маленьких обитателей имеют серьезнейшие проблемы со здоровьем, вызванные образом жизни их биологических родителей, и шансы этих деток попасть в семью близки к нулю. Я регулярно захожу на сайт опеки – те же знакомые детские личики с печатью тяжелых недугов, что и при самом первом визите на сайт, только немного повзрослевшие – если такое слово вообще применимо к малышастикам до трех лет – и со все более пронзительными взглядами, полными ничем не выразимой болью и тоской. Мамы нет, и она не придет никогда…

Эта скрытая боль до сих пор плещется на дне глаз моего ребенка, прорываясь по ночам горькими всхлипываниями во сне – проходит только когда погладишь по голове, пошепчешь на ушко «ты – наше солнышко, наш самый любимый в мире мальчик», поцелуешь – ребенок успокаивается. А все вокруг удивляются: какой же у малыша недетский и не по годам осознанно серьезный взгляд.

Дважды в день я приходила в «домик», забирала сынишку, одевала его потеплее, и мы шли гулять по территории. При этом, когда я приходила в его группу, меня никогда не пускали дальше своеобразного «предбанника», где вдоль стен выстроились шкафчики с детской одеждой. Я садилась на стоящий тут же диван и ждала, когда же мне вынесут мое сокровище. Когда в единственный раз по незнанию я попыталась зайти в саму группу, местные нянечки в весьма категоричной форме это пресекли: другие дети расстроятся и будут плакать, что это не к ним пришли. Плакать?

Скажу честно, неделю регулярно бывая в месте скопления маленьких детей, детский плач я не слышала ни разу (!). Представьте себе обычных «семейных» деток на игровой площадке, в гостях, в садике – время от времени от них обязательно услышишь плач: кто-то упал, у кого-то забрали игрушку, кто-то просто устал или проголодался, наконец. На территории «домика» царила почти абсолютная тишина. Дети молчали, заменяя плач в моменты горя монотонным раскачиванием, ударами головой и каким-то лихорадочным сосанием пальчиков на руках. Зачем кричать, плакать, расходовать свои силы, если все равно никто не подойдет и не пожалеет?

До сих пор с содроганием вспоминаю наши первые дни дома – малыш, еще не привыкший к новому месту, находящийся в стрессе из-за смены обстановки и в окружении пока еще малознакомых людей – плакал молча! Только открывался в немом рыдании рот, морщилось и краснело от натуги маленькое личико, – единственным звуком были ритмичные удары головы об стенки кроватки, об стены комнаты, об мебель, об самого себя. Пытались остановить, удержать – МОЛЧА вырывался и продолжал биться дальше, подсовывали руки или подушки – бился о них как рыбка, выброшенная на берег.

«Это не попытка привлечь к себе внимание. Это эрзац внимания взрослых – попытка утишить внутреннюю боль болью физической…

Они не могут посоветоваться, рассказать, прийти за утешением, они сами не осознают, что их мучает. Только боль, которая уменьшается от диких ударов головой об стену. Даже у самых умных это есть. Но чем меньше развит интеллект и речь, тем ребенку тяжелее, потому что он тем более не может выразить, что его мучает» (Вера Дробинская. «Ты как будто хочешь выучить меня наизусть»//Родные люди, № 2 (20), 2013, стр. 16).

В один из дней мы как обычно гуляли по территории, прилегающей к «домику». Немного распогодилось, и из-за серых облаков, ставших уже привычной и неотъемлемой частью пейзажа, вдруг выглянуло солнце. На прогулку вышли воспитательницы из разных групп вместе со своими подопечными. Основная масса деток играла на детской площадке – горки, качели, лесенки, небольшая песочница.

Этот мальчик привлек мое внимание не столько своим внешним видом – ребенок-инвалид, причем видно, что инвалид тяжелый, – сколько непривычно бунтарским для этого тихого местечка поведением. Все детки послушно выполняли распоряжения воспитательниц – играли в песочнице, по команде садились на качели, по команде слазили с них, никто никуда не убегал – все вертелись на одном «пятачке». Однако этот малыш проявлял самостоятельность – пытался уйти с площадки в каком-то более интересном ему направлении.

Воспитательница несколько раз возвращала его на площадку, все более и более раздраженно окликая: «Куда пошел, вернись сейчас же – я кому сказала!». Наконец, устав делать замечания, крепко взяла мальчугана за руку: «Раз ты меня не слушаешься, вообще больше никуда не пойдешь, ну-ка стой рядом!». Мальчик продолжал тянуть ее в сторону, показывал ручкой, крутил головой, издавал какие-то звуки, пытаясь всеми доступными ему способами выразить свое желание – просто уйти с площадки куда-то еще: возможно, на другую площадку, или к будке собаки, или немного походить по территории.

То, что произошло через мгновение – я не забуду никогда. Наверное, забыть было бы легче и проще, но не могу…

Взбешенная – другого слова и не подберешь – воспитательница со всей силой толкнула малыша под летящие качели, на которых сидела девочка из его же группы. Доска сиденья и ноги девочки ударили по голове ребенка…

Я помню эти детские глаза, этот взгляд беззащитного больного ребенка, режущий сердце. И снова этот страшный беззвучный плач.

И это не менее страшное чувство – полной своей беспомощности, беспомощности взрослого, невозможности что-то изменить, чем-то помочь… Сейчас вот пишу и плачу – от стыда, от чувства вины. Прости, маленький, что в своем малодушии и эгоизме не смогла забрать тебя с твоими тяжелыми и неизлечимыми диагнозами. Пошла легким путем, взяв в семью ребенка более сохранного и с более благоприятными прогнозами по состоянию здоровья.

Да, формально я сделала все от меня зависящее – сообщила главному врачу Дома ребенка (а то она и сама не знает), подала официальное заявление по факту увиденного жестокого обращения с ребенком, написала на сайтах и в тематических сообществах. Не сделала для этого мальчика только самого главного – того единственного, что реально нужно каждому такому вот малышу, находящемуся в системе сиротских учреждений России…

Классик писал об одной единственной слезе ребенка, перевешивающей  все земные богатства. А здесь и слез-то нет, только беззвучный, неслышный плач детей-сирот. Большие трагедии маленьких людей – с одной стороны; повседневные, рядовые моменты функционирования сиротских учреждений, «рабочие» будни, так сказать – с другой. Две стороны одной медали. Две чаши весов, из которых почему-то перевешивает совсем не та, где находятся детские судьбы.

P.S. Скажу честно: в самом начале истории главной своей целью видела забрать в семью конкретного ребенка, восстановить по возможности его здоровье, окружить заботой и любовью, отогреть теплом семейного очага – чтобы маленький человечек наконец-то почувствовал себя нужным кому-то, любимым и, Бог даст, счастливым. Забрав ребенка, я изначально планировала постараться забыть всю ту историю, о которой рассказывала в предыдущих статьях. Забыть как страшный сон – словно и не было ничего такого. Да и вообще хотела изначально, чтобы как можно меньше народа знали о том, как именно появился у нас сынишка.

Когда редактор сайта Матроны.РУ предложила мне рассказать о моем опыте усыновления, то первым порывом было отказаться – не ворошить прошлое, снова не переживать однажды уже испытанную боль. Так бы и поступила, если бы не история, о которой я рассказала в этой статье.

Продолжение следует…