Мои родители себя похоронили

Мои родители себя похоронили. Не знаю, когда это случилось. Может быть, в мои 12? Именно тогда мама впервые сказала: я завтра умру, мне скоро в гроб. Сейчас мне 38, она до сих пор жива. Но уже много лет она считает и говорит, что умрет прямо завтра. Это «завтра» становится «сегодня» — и так до бесконечности.

Я помню, как мама попала в больницу с диагнозом, в котором я тогда мало понимала: миома матки. По ощущениям это было что-то жуткое, но исправимое. Мы с папой остались одни. Готовили нелепые блины на крахмале вместо муки, соскребая комья теста со сковородки, выливали не получившийся борщ в унитаз, потом ели от отчаяния бутерброды — все, что могли приготовить более-менее сносно. И ждали. Мы думали, что она вернется и все будет как было: семейные походы на лыжах, душевные разговоры на кухне, прогулки с любимой дворнягой.

Она вернулась из больницы, где ей удалили матку и поставили диагноз: эритремия, опухоль крови. С тех пор мама стала готовить приданое на похороны. Лыжи пылились в углу, дворняга жалась ко мне. Папа залег на диван с книгой, телевизор в доме не выключался, дни были однообразны и тоскливы. Я училась, мечтая в подростковом максимализме покинуть депрессивный дом. Помочь маме было невозможно: она отвергала все, признавая только будущий гроб и выходя из дома лишь сдавать анализы. Походы в поликлинику стали для нее работой и смыслом ее, как она считала, теперь короткой жизни. Я поступила в институт и уехала.

Первое время я навещала родителей достаточно часто, всякий раз заставая одну и ту же картину: вечно работающий телевизор, неисправный унитаз, продавленный диван, грязная посуда, протертый линолеум. Любая помощь агрессивно отвергалась: «Мне скоро в гроб, нам ничего не надо!» Я покупала маме куртки, но она упорно ходила в старом пальто, из которого торчал синтепон. У папы в шкафу висело много рубашек, он носил только одну, а его брюки помнили то время, когда я пошла в первый класс. Я стала приезжать все реже и реже.

В любом телефонном разговоре мне приходилось перекрикивать телевизор. И до сих пор так. Это если в эфире не шло что-то важное. Иногда они просто клали трубку: «Задорнов выступает, не до тебя!» Сейчас после тысячи моих просьб родители стали приглушать звук. Но все равно на второй минуте общения, неважно, мама это или папа, я слышу фразу: «А вот по телевизору сказали…», — и идет пересказ Малахова, Соловьева, Мясникова…

Я оставила их в покое. Занималась маленьким ребенком, работала. Устала вытаскивать их из болота, предлагая то путешествие, то поход на концерт, то новый диван или свитер. За все время они только несколько раз пришли на выступление внука. Остальное было жестко отвергнуто: «Нам не до концертов, скоро помирать», «Путешествие? Ты с ума сошла! В нашем возрасте?», «Не надо диван, мы этот купили на свадьбу, на нем и помрем».

«Помирать» родители с подачи мамы начали в свои 52. Тогда, в свои 12, силясь их понять, я и правда по-детски думала: ну что, возраст. Сейчас, когда я постепенно приближаюсь к этому рубежу, мысли совсем иные. Я не могу поверить, что после пятидесяти жизни нет. Не хочу в это верить.

Закрадывается страх: что, еще 10 лет, и я буду только смотреть телевизор и ничего от жизни не хотеть? Я боюсь приезжать в свой старый дом. Я вижу в его тоскливой атмосфере неотвратимое свое будущее. Лыжи — тяжело, книги — неинтересно, друзей нет, храм — пусть туда грешники ходят, а мы никого не убили, праздники — да отпраздновали уж свое, дочь. Неужели так будет и со мной?

Мне кажется, что в доме давно нет живых людей. Под быстрое бормотание Малахова, цепляя торчащие углы старого линолеума, ходят тени. Не живые, не мертвые. Мне так страшно стать одной из них. Проживать один и тот же день, следуя расписанию программы передач. 20-30-40 лет ходить по маршруту дом-больница-гастроном, ругать правительство, восклицать «как страшно жить», смакуя подробности ток-шоу и запрещая сделать себе хотя бы один шаг в сторону самой жизни сакраментальным: «Да зачем это мне! Помирать уж пора!»

Я не знаю рецептов по возвращению родителей к жизни. Те, что я пробовала, не сработали. Я вижу множество пожилых людей, которые живут именно так. В институте я изучала биографию Толстого, выучившего иврит уже после 50-ти. В инстаграме подписана на бабульку, которая в 90 лет меняет наряды и пишет мотивирующие посты. В фейсбуке вижу математиков и филологов, которые активно преподают в свои 80. Неужели эти исключения подтверждают правило? И как стать одним из них?