Всего год назад меня стали называть мамой две маленькие девочки. И, конечно, жизнь разделилась на до и после. Когда они появились в доме, одной было уже четыре года, второй — два. Сестры. Одна светленькая, вторая темненькая. Одна разбойница, вторая покладистая. Я периодически порываюсь залезть от них обеих на потолок. Тяжело одной с двумя. Но я счастлива, что мечта стать мамой сбылась.

Так странно, страшно и радостно было с ними в первые дни дома. Я часто не спала по ночам. Охраняла. Слушала. Удивлялась. Смотрела. Плакала. Благодарила.

Теперь я сплю при каждом удобном моменте, режим 24/7 с детьми выматывает по полной программе, я периодически срываюсь и кричу, запоем читаю Петрановскую, звоню психологу из школы приемных родителей, очень помогают записи в фейсбуке одной многодетной приемной мамы. А когда все-таки появляется свободное время, хочется просто лечь на диван и посмотреть какой-нибудь легкомысленный сериал.

Их же всего двое?! — скажете вы. Да. Но раньше у меня вообще не было детей. А тут сразу двое, травмированные, и я одна с ними…

О чем думает приемная мама

В офисе мне разрешили работать удаленно на полную ставку, но в последний момент начальство передумало, пришлось взять отпуск по уходу за ребенком, не оплачиваемый, так как детям больше полутора лет. Сейчас работаю на полставки, раза три в неделю езжу в офис и каждый день собираюсь начать дополнительно что-то делать, как-то подрабатывать, но не доходят руки…

Поневоле задумаешься, почему после рождения малыша женщине дается оплачиваемое время на уход за ним, а на период адаптации приемного ребенка в семье — нет? Отпуск за свой счет, конечно, можно взять, а деньги? Ведь это очень тяжело: и работать, и привыкать друг к другу. Те, кто прошел адаптацию приемного ребенка, наверняка меня поймут. Детдомовский ребенок, приходя в семью, тоже «рождается», он, по сути, новорожденный, которому мама в эти первые минуты, дни, недели и месяцы новой жизни необходима, как воздух. А если мама параллельно должна зарабатывать на жизнь, адаптация может стать тяжелейшим испытанием для всех.

Дали детский сад. Думала, буду отдыхать, установлю для себя режим. Ничего подобного. Зима прошла под знаком ОРВИ, бронхита и ветрянки паровозиком. Сама впервые долго и тяжело болела. Стараюсь договориться с родителями — бабушкой и дедушкой — хотя бы раз в две недели отпускать меня встретиться с подругой и вообще побыть где-то одной, чтобы не контролировать все время двух норовящих что-нибудь вытворить малышек. Соглашаются не сразу. Оно и понятно, ведь когда приезжают «приемные» внучки, в их доме погром, революция и хаос. Мне, конечно, немного обидно, что они не сильно рады нянчиться, но я работаю над собой. Ведь даже мне, подготовленному и мотивированному человеку со школой приемных родителей за плечами, приходится очень непросто с ранеными детьми, — чего уж говорить о пожилых людях, которые представляли себе внучек совсем по-другому. Поначалу говорили: «Ничего, мы вырастим их вместе», а теперь в минуты отчаяния просят: «Не привози их больше!» или «Отдавай обратно, раз не справляешься». А я их никуда не отдам, даже если вдруг не буду справляться. Но я — справляюсь. Просто знаю, что любой маме, даже если рядом заботливый муж, периодически бывает жизненно необходима помощь других людей.

«Это мне! Это мое!»

Я стала куда менее организованной, чем была, и чувствую себя перманентно уставшей. Очень сложно себя дисциплинировать. Особенно после очередной ночной истерики старшего ребенка, которой за 4 года досталось больше, чем младшей сестре, травмирована она сильнее. Плачет по ночам. Подолгу ношу ее на руках, качаю, обнимаю, целую. Успокаивается. Засыпает.

Помню, как в первые недели дома она робко и восхищенно спрашивала: «Это мне? Это мое? Это для меня?». Спустя несколько месяцев ее вопросы превратились в громкое утвердительное: «Это мне! Это мое! Это для меня!».

Были опробованы почти все мои духи, баночки с кремами, румянами, помадами. Ох, недооценила я, что в доме теперь еще две женщины. Впрочем, орудует-то, в основном, одна — та, что постарше и пошустрее. Теперь убираю все как можно выше и дальше.

Как мы выезжаем в общественные места — это отдельная песня. Сейчас я уже приспособилась и почти угадываю, когда старшая устанет, и у нее начнется истерика, но все равно этот процесс крайне непредсказуем. Я часто слышу, как со стороны раздается: «Ужас! Ведь года четыре ребенку, кошмар — так себя вести!». Например, когда дочка обрывает мех со своей курточки и разбрасывает по вагону метро, а я препятствую, как могу. Окружающие, естественно, в недоумении: качают головой, перешептываются, сверлят взглядом.

Грустные сцены в транспорте

А один мужчина недавно стал возмущаться вслух. Дочка, зайдя в вагон метро, начала прыгать — ей хотелось дотронуться до каждого своего нового попутчика. Ничего криминального, тем более я ее то и дело останавливала, — но зрелище нервировало многих. Один папа, держа за руку спокойного (не в пример нам!) семилетнего сына, назидательно заявил:

— В таком возрасте она уже должна уметь нормально себя вести!

Я по неопытности вступила в диалог:

— Кому должна? Вы ведь не знаете, что это за ребенок.

— Мне не надо знать, я вижу, что вы ничего не делаете…

А что мне делать? Кинуться на рельсы? Все внутри в этот момент кипело, но за меня вступилась моя Ангелина. Она повернулась к мужчине и, состроив рожицу, тихонько зарычала, как волчонок. Для нее это игра: показалось, что дядя «плохой», опасность, надо маму защитить. Могу только догадываться, что подумал в этот момент про нас обеих этот гордый собой отец. Агрессия у приемного ребенка в период адаптации — почти норма, и мы ее не избежали. В общем, умно молчащим людям в такие моменты я очень благодарна.

Другой случай в метро. Женщина средних лет смотрела-смотрела, как Геля вертится и крутится (но при этом она никого не трогала, просто зрелище контрастировало с общей полусонной обстановкой в вагоне), а потом со знанием дела поинтересовалась, крещен ли ребенок и не бесноват ли… А поскольку дети улавливают мельчайшие интонации, даже не понимая смысла слов, тут же «получила сдачу»: дочка чуть ее не укусила.

Однажды в автобусе в очередной раз услышала обсуждение за спиной. Ангелина капризничала, пыталась задирать младшую сестру и кусаться (это наш бич!), плеваться, мои замечания не воспринимала. Сидящая напротив женщина попыталась ее успокоить: «Маму надо слушаться», и тут ей неожиданно отвечает другая: «Да какая она мама, разве с мамой так себя ведут?». Сжимаю зубы, пытаюсь не сгореть со стыда. Это мои дети, и я знаю, почему они так ведут себя, но объяснять каждому встречному не буду.

Зато я очень благодарна тем, у кого при виде женщины с ребенком срабатывает природный инстинкт: надо помочь, вмешаться! Хорошо, если помощь в такие моменты адекватна ситуации: например, спустить санки или коляску из автобуса, уступить место, даже угостить расшалившегося ребенка конфеткой, ну или просто терпимо отнестись, промолчать, и неважно в этот момент — равнодушное это молчание или понимающее.

Но той ночью, после услышанной фразы «да какая она мать», я все-таки долго ревела в подушку. Начала было гнобить себя: и правда, какая я мать! Но потом сказала себе «стоп!». Человек ляпнул, что пришло в голову, а я страдаю. Нормальная я мать. Может, не профессиональная, а любительская. От слова «любить».

Это не значит, что я не пресекаю безобразное поведение своих детей, не воспитываю их. Мое «любительство» заключается, в первую очередь, в том, что я не могу сравнить «своих» и «чужих». Недавно подруга поделилась: дескать, кровный ребенок есть кровный, приемного так не полюбить, как своего. За своего жизнь отдашь, не раздумывая, а за детдомовского… А я молчу. Что тут ответить? Не знаю и не могу знать, как бывает у кровных матерей. Я никогда не рожала сама, но всегда очень-очень хотела. И точно знаю про себя: я, как львица, готова разорвать любого, кто захочет причинить вред моему детенышу. Я настолько всем сердцем полюбила своих приемных детей, что забываю иногда, что мои дочки — не мои по крови. Только могу догадываться, какую огромную любовь испытывают кровные мамы, если уж меня, не познавшую счастье чадородия, охватывает такое всепоглощающее чувство.

Моя история

Когда я впервые услышала свой страшный диагноз, впала в шок. На мою извечную неуверенность в себе, проблемы в браке наложился еще этот приговор — бесплодие. Помню, как ехала из больницы в трамвае и с завистью, пополам с отчаянием, смотрела на молодых мам. Они что-то говорили своим детям, гладили по голове, одна, помню, ругала свое чадо, а я с тоской наблюдала за ними и мысленно терзалась: «А я никогда-никогда, а у меня ничего этого не будет…». Так, глотая и пряча слезы, добралась до дома.

Потом были годы лечения, которое оказалось безуспешным. Время все дальше отодвигало меня от рядов молодых мам: сначала это было поколение девочек, годящихся мне в младшие сестренки, а потом рожать одна за другой стали те, кого бы я могла по возрасту назвать дочками. Иногда, в минуты сильной моральной усталости, я задавала себе один и тот же вопрос: «Почему же я так сильно хочу детей, так сильно их люблю, а их у меня нет?». Поплакав и успокоившись, я возвращалась к своим делам.

Несмотря на то, что время шло, по нынешним меркам я оставалась молодой женщиной, и надежда была. Помогло и то, что я была человеком верующим, выросла в многодетной семье, младенцев и малышей не боялась, да и маленьких племянников вокруг было много, скучать было некогда. А потом случился развод, и мое желание родить детей (не одного ребенка, а именно много детей) не то чтобы угасло, нет — скорее, отошло в сторону… В какой-то момент даже подумалось: хорошо, что у нас нет детей, они были бы так травмированы этим расставанием. К тому же стало понятно, что лечение не помогает, и я будто начала смиряться с тем, что никогда не стану мамой.  Но всегда оставался один выход…

Лет в девятнадцать, случайно оказавшись в Доме ребенка, задолго до того, как узнала, что не могу иметь своих детей, я впервые поймала себя на мысли, что могла бы подарить одному из этих брошенных мальчиков или девочек возможность расти в семье. Совершенная банальность — думаю, подобный порыв возникает у любой женщины, когда она видит одинокого ребенка. И мое тогдашнее желание через несколько дней после похода к отказникам благополучно улеглось на дно души…

…Чтобы реализоваться спустя почти двадцать лет. И не совсем так, как я грезила: мечтала я о королевской парочке «сын и дочка», а совершенно неожиданно для себя стала мамой двух девочек. Хорошо хоть, что мои мечты оказались не бесплодны. Жалею только об одном: забрать сестренок из детского дома смогла не сразу после знакомства, а лишь спустя несколько месяцев. Сейчас, когда они уже совсем-совсем родные, кажется дикостью, что они целый год находились там, маленькие и одинокие. И сколько их еще таких там осталось…

С кровной мамой моих дочерей я заочно знакома. Я искренне не понимаю ее, но совсем не осуждаю, наоборот, благодарна. Скрывать от детей, что их родила «другая мама», я не буду. Убеждена, что семейные тайны и скелеты в шкафу отнимают массу драгоценных ресурсов и у родителей, и, главное, у детей. Со старшей дочкой мы уже осторожно говорили на эту тему.

Игра «в лялю»

По вечерам, когда мы укладываемся спать, дети по очереди просятся играть «в лялю». Это значит ложиться мне на живот, прижиматься всем тельцем так, что слышно, как бьется сердце, и засыпать. Может, это игры психики, но после этого появляется ощущение, будто я сама их родила. Видимо, мы и вправду становимся ближе и роднее — две девочки и их любительская мама.

Фото: Наталья Мажара