Свобода и контроль в жизни подростка: сколько должно быть свободы, а сколько контроля? Писатель и педагог Ирина Лукьянова рассказала о своем видении вечно актуальной проблемы на встрече со слушателями лектория фонда «Предание». Публикуем на «Матронах» вторую часть лекции.

Читайте также: Ирина Лукьянова: «Главная задача родителя подростка — стать ему ненужным»

Ирина Лукьянова — журналист, писатель и преподаватель литературы в школе «Интеллектуал». Публикуется во многих газетах, журналах и интернет-СМИ. Читает лекции, пишет книги. С 2003 года администрирует форум родителей детей с СДВГ «Наши невнимательные гиперактивные дети». Ведет вкладку «9 Б» в «Новой газете». Мама двоих взрослых детей.

Ирина Лукьянова. Фото Анны Даниловой

Научите их свободе

Очень часто выросшие дети спрашивают: «Почему вы не отпускали меня с ночевками к подружке в соседний подъезд? Почему вы не разрешили мне ехать на фестиваль, ведь там ничего такого не было?» С другой стороны, наверняка у каждого из нас есть опыт, о котором наши родители не знают, и мы не хотим, чтобы они знали. Это неотъемлемая часть взросления. Наш ребенок, безусловно, этот опыт где-то получит, как бы мы ни старались его оградить, подстелить соломки.

Повторю, в вопросе о свободе и ответственности нет однозначных правильных ответов. Вот если я сейчас уберу руки из-под спинки, ребенок поплывет или пойдет ко дну? Если пойдет ко дну, то подставляем опять руки под спинку. Это не потому, что он плохой, не потому, что он подвел, не потому, что он еще маленький и не справляется. Просто он, может быть, еще не умеет, не готов. Перевести разговор из оценочной плоскости «ты плохой, ты подвел» в плоскость рациональную «ты еще не готов» — уже позволяет вести дальнейшие переговоры о том, как можно показать, что ты готов.

Пример. Ты не отзвонился, я два часа звонила, а ты не брал трубку, значит, ты абсолютно не готов быть тем человеком, который способен оставаться на связи. Поэтому я не готова тебя никуда отпускать далеко от дома одного, раз у тебя есть способность теряться и не выходить на связь. А как подросток может доказать свою способность не теряться и выходить на связь? Изобретаем способы. Ты можешь, например, завтра отзваниваться мне на каждой перемене после каждого урока, и я пойму, что ты не забываешь. Или я могу поставить какие-то другие контрольные точки, и если на протяжении, допустим, ближайших двух недель ты пропустил не больше двух таких точек, то делаем вывод, что с этим ты уже справляешься.

Обучение свободе — это как обучение езде на двухколесном велосипеде. Сначала мы что-то делаем вместе с ними, потом держим их руками и показываем, потом мы их придерживаем, потом идем рядом, потом смотрим, куда они поехали. Разумеется, если мы ребенка не отпускали с ночевкой никуда до семнадцати лет, а в семнадцать лет он, наконец, вырвался из дома и попал в эту ситуацию, в которой никогда не бывал, — мы можем ожидать массу сюрпризов. Но если мы заранее, понимая, что такие ситуации рано или поздно возникнут, разрешаем это на знакомой территории, то мы можем обсудить и понять, когда дети должны отзвониться, что они будут есть, что они будут пить, что они будут смотреть по телевизору, когда пойдут спать, кто за этим следит. Если ночевка без родителей, то кто контролирует, кто готов прибежать в случае чего, кто готов позвать на помощь, где это находится, у меня должны быть координаты, куда я могу позвонить в случае неожиданности. Если это дача, то чья это дача, если там кому-то станет плохо, то откуда вызовут скорую помощь. Все, о чем обычно думает мама, — но на рациональном уровне, а не просто: «Я дико боюсь и тебя никуда не пущу». Если мы будем так дико бояться, они сами от нас убегут. Почему-то действительно убегают и успевают за время этого убегания наломать очень много дров.

«Косяки» и их последствия

Если ребенок все-таки накосячил, то за этим обычно сразу следуют какие-то последствия. У нас есть «национальная традиция» воспринимать все как катастрофу. Ребенок наврал… «Мой сын лжец! Я не выношу, когда мне врут! Что угодно, только не ври!» Ребенок получил двойку по ЕГЭ — катастрофа. А почему катастрофа-то? На самом деле все это решаемые ситуации, за ними есть живые практические решения. Чем меньше мы себя оцениваем по успехам своих детей, тем меньше мы разрушаемся, когда они совершают что-то не такое, что кажется нам катастрофой. Тут очень хорошо спросить себя: а катастрофа ли это на самом деле? Новости подкидывают массу материала, чтобы поразмыслить, что такое катастрофа, когда у тебя ребенок подрос. К сожалению, это более чем реально в подростковом возрасте. Это все ходит где-то рядом и когда на этом фоне у тебя ребенок заваливает ЕГЭ, это ерунда. Тут мы справимся, это будет очередь, вторая волна ЕГЭ, какие-то другие варианты, в конце концов, год посидишь, поготовишься и сдашь. Есть у нас такой вариант «Б», непоправима только смерть.

Бывают более серьезные, более затратные вещи, например, ребеночек без спросу взял родительскую машину и разбил ее в хлам. Весьма вероятно, что в какой-то момент наши подрастающие деточки придут домой страшно пьяные. Это не свидетельство того, что они окончательно сбились с пути, вырастут беспутными пьяницами, как какой-нибудь четвероюродный дядя Федор по линии троюродного брата. Это нормальные этапы взросления. Любая катастрофа — это способ научиться чему-то новому. Приобрести какие-то навыки, сделать какие-то выводы. Но для каждой катастрофы нужно держать в уме свой план «Б».

Например, ребенок отправляется на дачу, где, вы подозреваете, будет не только кока-кола. Что вы собираетесь пить, сколько ты собираешься пить, знаешь ли ты свою меру, что я делаю, если ты приезжаешь пьяным? Когда ребенок отправляется на шумную вечеринку с непредсказуемым результатом, очень полезно договориться заранее о кодовом слове, которое будет обозначать, что здесь полный кошмар и забери меня отсюда скорее. И действительно бывает, что ребенку очень нужно прибегнуть к этому слову. «Мама, здесь дым коромыслом». Это будет значить, что все, я буду стоять на углу таком-то, забери меня скорее или вызови такси. К сожалению, знаю много случаев, когда родители в воспитательных целях ведут себя совершенно иначе. Например, отец не пустил пьяного сына домой в три часа ночи. И, собственно, куда он должен пойти? Это его дом, его гнездо, если человек не домой идет отлеживаться в таком состоянии, то куда? Каково воспитательное значение этого шага? Когда пьяный подросток начинает срочно искать по друзьям, куда ему податься, весьма вероятно, что ближайший же полицейский патруль утащит его в отделение с непредсказуемыми последствиями.

Когда моему сыну исполнилось пятнадцать и он стал гулять допоздна, как раз начался сезон охоты на подростков с телефонами. Что ни день, очередной шестнадцатилетний ребенок ограблен, отобрали очередной айфон. Когда твоего ребенка бьют головой о кирпичную стену, а ты идешь потом писать заявление в полицию, — это не самое лучшее времяпрепровождение. Значит, обсуждаем с ребенком вопросы безопасности. Весна, теплые дни, сезон граффити — статья за вандализм, уголовное правонарушение. Распитие спиртных напитков в общественном месте, комендантский час, ребенок в первый раз садится за руль — обсуждаем все риски. Не чтобы запугать, а чтобы информировать. Предупрежден, значит, вооружен.

Мой сын сказал, что он ни разу не мог на протяжении месяца проехать по конкретному маршруту возле дома, чтобы его не остановили, не обыскали всю машину, не проверили у него все документы и не устроили личный обыск. Почему? Потому что тебе восемнадцать, и ты за рулем. Мало ли, что ты везешь в машине, ты подозрительный просто потому, что тебе восемнадцать. Ты катаешься на роликах под мостом у парка Горького, тебя останавливают и устраивают личный обыск, у тебя проверяют документы, у тебя ищут наркотики. Это та реальность, в которую они выходят, к сожалению. И у нас есть, с одной стороны, все основания, чтобы за них дрожать, но не пускать их в этот мир мы не можем. Мы не можем сделать из них социальных инвалидов.

Что от этого помогает? Помогает рациональная подготовка, знание своих прав — не в смысле «какое вы право имеете заставлять меня мыть посуду», а какие реальные права ты имеешь, когда тебя останавливает патруль и начинает обыск. Когда тебя отвозят в отделение милиции, имеют ли они право допрашивать тебя без родителей или не имеют? Можешь ты сказать «я отказываюсь давать показания» или не можешь? Вот масса всего, что на самом деле нужно знать и помнить, выпуская ребенка в большой город прежде, чем «оно грянет». И если у друзей случаются какие-то эксцессы, или прошли очередные митинги и масса задержаний подростков, — прекрасный повод поговорить о том, на какие статьи конституции я могу ссылаться и какие статьи административного кодекса мне могут предъявить. Это материал для серьезного, солидного, безоценочного разговора с ребенком. Разговора о той взрослой жизни, в которую он вступает. В которой есть не только ЕГЭ, но и очень много всего другого.

Мое – не мое, убирать – не убирать

Подростка очень часто оскорбляет родительское недоверие. Он говорит правду — считают, что он врет. Он пытается скрыться в своей комнате отдохнуть — а в его пространство вламываются и требуют немедленно к рабочему столу. Ребенок считает, что его тело уж конечно его собственность, — а ему запрещают делать пирсинг и татуировки. Он все равно найдет способ их сделать, поэтому гораздо лучше обсуждать эти вещи заранее.

Для них оскорбительно, что им не дают принимать решения относительно того, что они считают полностью своим. Выбрасывают их старые игрушки летом, пока они у бабушки. Раздают их любимые вещи. А может, я не хотел отдавать эту клетчатую рубашку, может, она мне дорога как память.

Неразграниченное пространство — тоже предмет постоянных баталий между родителями и подрастающими детьми. Принадлежит ли ему собственная комната, могут ли родители туда входить без стука? Должны ли родители убирать в этой комнате, должен ли он убирать в этой комнате? Кто убирает, если он категорически отказывается от этого? Родитель постепенно изымает себя из гигиенического пространства ребенка, как изымает себя из всех остальных пространств. В какой-то момент перестает менять ему подгузники, вытирать ему попу, перестает провожать его в школу, водить за ручку. А стирать белье в какой момент он перестает? А заправлять ему кровать? А убирать в его вещах? Выбрасывать его старые тетради? Кто это должен делать, где разграничение обязанностей? Кто принимает решение про цвет волос? Про стрижку, про пирсинг, про бритье ног, когда это девочка и ей двенадцать? Здесь масса всего, что мы оказываемся не готовы передать ребенку, — даже контроль над его собственным телом. Мы считаем, что по-прежнему его контролируем, когда на самом деле уже не контролируем.

А проверять аккаунт в соцсетях? А не слишком ли поздно будет, когда мама вдруг узнает, что ее ребенок на протяжении трех месяцев занимается кибербуллингом и доводит свою жертву до того, что она уже вешаться готова? А с другой стороны, прочитал дневник, залез в аккаунт соцсети — это личное пространство. Как здесь быть? Ответ один: сначала выращивать вместе способность ориентироваться в социальном пространстве, а потом, когда он уже занырнул и сам там плавает, — все, это его зона ответственности. Мы можем с ним только это обсуждать, мы не можем туда влезать и вмешиваться.

Когда родитель передает контроль ребенку? Как правило, когда ребенок точно умеет это делать и регулярно практикует. Что касается уборки комнаты, мы вообще не уверены, что он умеет это делать, потому что никто не рождается с этим умением, а учить никто не считает нужным, и представление о том, насколько регулярной должна быть уборка, тоже у всех разное. Кто-то договаривается с ребенком так: хорошо, ты не любишь убирать в комнате, давай я буду приходить два раза в неделю и убирать грязные носки, все складывать стопочками и вытирать пыль, а ты будешь делать что-то другое. Такое разграничение ответственности, справедливые правила в доме ребенком воспринимаются нормально.

У меня была замечательная практика, которая оказалась полезна во взаимодействии с дочерью, — «золушкины списки». Куча хозяйственных дел, и я пишу список из, допустим, десяти пунктов. И говорю: «Дочь, смотри, у меня на вечер десять пунктов, мне очень нужна помощь. Давай по-честному поделим, любые пять пунктов твои». Я не говорю: делай то, то и то, иначе останешься без компьютера. Я, во-первых, прошу помощи, даю понять, что это наш общий дом, мы здесь живем, у нас у всех разные обязанности, мы все несем ответственность. И даю возможность выбора. В солнечную погоду она может выбрать идти гулять с собаками, в плохую погоду скажет: «Не, я лучше дома посижу, вымою посуду, а собак ты уж сама отведи, я туда не пойду». Ну, а мне совершенно все равно, я же дала возможность выбора. Это действительно работает, потому что у ребенка нет ощущения, что им командуют, а есть ощущение, что с ним советуются, его мнение учитывается, и после того, как он сделает вот эти пять дел, он будет свободен.

Не «ты плохой», а «ты хороший»

Что еще важно в отношениях с подростком? У нас есть еще одна «национальная особенность» — обращать внимание на ребенка, когда он делает что-то не так. Мы чувствуем себя Пигмалионом, который вооружен резцом, и этим резцом бесконечно тыркаем, чтобы изваять из бесформенного ребенка особо прекрасное существо. Наше послание таково: я тебя исправляю, чтобы ты стал лучшим. Послание, которое получает ребенок: я плохой, я тебе не нравлюсь. Мы говорим: «Ты опять сделал не так, надо сделать так-то. Смотри, вот здесь надо исправить и получится хорошо, и ты тогда станешь совершенен». «Но я прямо сейчас хочу тебе нравиться! Мне кажется, что я не так плох, чтобы все время мне говорить, что я все делаю не так».

Недавно я прочитала историю о том, как по приглашению советской сборной по футболу, которая очень хотела стать чемпионом мира, в Советский Союз приехал Пеле. Он посмотрел тренировку с большим удовольствием и сказал: «Футболисты замечательные! Тренеры чудесные! Сборная играет — уровень невообразимый! Но чемпионами мира вы никогда не будете. Почему? Потому что у вас тренер все время говорит, что вы делаете не так. А у нас стратегия так построена, что мы выясняем у каждого, в чем его сильная сторона. Где он может сделать хорошо, что у него получается удачно». Вот этот «фактор Пеле» надо учитывать и при работе с подростками.

Хуже всего, когда подростку нужна наша поддержка, а мы так пугаемся, что обрушиваем на него град упреков. Он приходит с рукой, которую прокусила собака: «О чем ты думал, когда совал руку в пасть собаки?!» Да какая разница, о чем он думал, ему сейчас больно и страшно, он шок пережил. Однажды мне довелось увидеть, как родители задержанных за граффити подростков взаимодействуют со своими детьми в отделении милиции. Кто-то приходит и сыну грозно говорит: «Доигрался!», садится к товарищу майору и начинает с ним общаться по поводу протокола. Кто-то приходит и сыну говорит спокойно: «Ну что, преступник, попался?», садится рядом и разговаривает какое-то время с «преступником» о том, куда и зачем он попал. В принципе, слова говорятся примерно одинаковые, но тактика разная. И не то, чтобы второй родитель очень сильно поощрял это поведение. Он не дает сигналов, что такое поведение приемлемо. Но показывает, что он на стороне ребенка. Баланс между поддержкой и оценкой ситуации всегда очень сложен. Но мы ведь можем оценивать ситуацию, а не подростка. Мы можем сказать: то, что он сделал, неправильно, за этим будут последствия, какая-то административная ответственность, но мы не перестаем его любить, он не перестает быть нашим ребенком.

Очень помогает подростку, когда есть позитивная самореализация, реальное дело. Мы очень долго пытаемся держать детей в состоянии обучения, подготовки к жизни. Все, что у них есть, — это имитационные ситуации, школьные суды, школьные проекты, имитация опытов, имитация исследований, имитация бурной деятельности. Им надоедают игрушки, а когда есть какое-то реальное полезное дело, они быстро и с удовольствием в него включаются. Да, когда ты взрослый и у тебя в руках настоящий топор — это круто. Да, очень страшно давать топор, но бесконечная забота о безопасности детей фактически переселяет и удерживает их в игрушечном мире. Разумеется, дети будут стараться из этой детской вырваться и обеспечить себе максимум взрослых впечатлений, чтобы показать себе: «я взрослый, я могу».

Справляться с невыносимым

Работая в школе, я часто замечаю одну и ту же ситуацию: ребенок не из вредности, не из того, что ему неинтересно учиться или он не дорожит школой, наделал кучу хвостов. Там не записал, там забыл, не сделал домашнее задание, проболел, что-то еще, — и у него к концу года накапливается безумная гора хвостов. Что он получает от внешнего мира? «Ты плохой. Ты не работал, теперь поздно, сделать ничего нельзя». — «Когда сдавать?» — «Ну, осенью придешь сдавать». Он стоит перед этой катастрофой, его мир разрушен и валяется в обломках, он не знает, из чего его снова собрать. Он приходит домой к родителям и не знает, как им сообщить о том, что произошла катастрофа, потому что он получит от родителей скорее всего что? Вторую катастрофу. Там у него в школе все обрушилось, теперь у него обрушится все и дома.

При этом ребенок часто в этом даже и не виноват, просто у него еще не выращен внутренний менеджер, внутренний организатор. По-хорошему ему нужен взрослый тьютор, который будет с ним не уроки делать, а помогать организовывать и планировать. Что у тебя на сегодня, что задано, где это записано, какие у тебя текущие проекты, какой статус этих текущих проектов. Взрослый, который его научит визуализировать задачи, вести ежедневники, вешать на стену календари, отслеживать хвосты. Иногда родители выполняют эту роль, но крайне редко делают это спокойно и неназойливо. Ребенку очень затратно обращаться к родителю за помощью в таких ситуациях. Потому что вместе с помощью он получит выволочку. Поэтому еще одна важная задача — научиться контролировать себя. Научиться быть взрослым, устойчивым, эмоционально стабильным, научиться ненасильственному общению, не переходить на уровень риторических вопросов, которые на самом деле — скрытые указания. Они из нас всех сыплются на автопилоте — в определенный момент автоматически включается программа «зубастое страшилище». Научиться держать это страшилище под контролем — тоже очень хорошая задача.

Иногда, пожалуй, детям бывает полезно увидеть вместо мамы динозавра. Поворачивается такой тираннозавр рекс, открывает пасть, в которой сто восемьдесят огромных острых зубов, и испускает предупредительный рык. Иногда это гораздо лучше показывает, где пролегают самые нерушимые границы, чем бесконечные убеждения и рациональные обсуждения. И если уж мы в какой-то момент показали ребенку тираннозавра, не стоит навсегда пугаться, что все, я нанесла ему непоправимую моральную травму, я плохая мать, кошмар-кошмар. Все это восстановимо. Хорошие отношения с родителями возвращаются. Как сказал Марк Твен: «Когда мне было пятнадцать лет, мой отец был ужасно глуп. Когда мне исполнилось тридцать, он резко поумнел».

Что еще очень важно? Важно быть бдительным к состоянию ребенка, потому что подростковый возраст — возраст не просто душевной нестабильности, это еще очень часто возраст манифестаций каких-то душевных расстройств. Детская депрессия очень часто выглядит как «охамел, скатился, не хочет взять себя в руки, соберись, тряпка» и так далее. Очень важно помочь детям в тех состояниях, которые они испытывают первый раз в жизни, ведь они впервые сталкиваются с таким уровнем запредельного абсурда, такого бескрайнего одиночества, такого страшного нежелания жить, такой дикой паники, которая затапливает все их состояние, такой чудовищной тревоги. Они не знают себя, они не умеют называть эти состояния словами, не умеют контролировать свои эмоции.

Как учить ребенка справляться с невыносимым — это тоже очень важно. Научить оказывать самому себе первую помощь. Хорошо, когда есть мама, которая прибежит, поймет, что тебе ужасно, которая тебя откачает. У всех нас бывают ситуации, когда хочется сдохнуть прямо сейчас. Или сидеть, и чтобы никто не трогал, чтобы все пропали, а кто подойдет — стреляю без предупреждения. Все это надо в ребенке узнавать и учить его проговаривать словами. Давать им инструменты, как это работает, что компромиссы возможны, что с эмоциями можно справляться, ведь они еще не знают, что та боль, которую они сейчас чувствуют, — это не навсегда. Что если бы Ромео и Джульетта не зарезались, то у них была бы впереди очень долгая и очень большая жизнь, в которой то, что случилось, было одним эпизодом. Что невыносимый стыд, который они испытывают сейчас, им очень долго будет еще аукаться, но он тоже пройдет. Они еще не знают про кольцо мудрого царя Соломона, на котором написано «и это тоже пройдет». У них нет этой перспективы, у них нет этого опыта, у них все это в первый раз.

Надо нам самим учиться быть родителями подростков, это у нас у многих тоже в первый раз в жизни.

Читайте также: Ирина Лукьянова: «Главная задача родителя подростка — стать ему ненужным»