Сильнее всего я скучаю именно по нему

Например, в два у него вдруг выросли кудри. Тяжелые, гладкие, в которые можно было просунуть палец. А если он вдруг плакал, я всегда готова была заплакать вместе с ним, всякий раз, даже если причиной слез была какая-нибудь незначительная мелочь, как будто граница между моим телом и его еще не окрепла, и все, что мучило одного из нас, переливалось другому легко. Просачивалось, как через пористую мембрану. У нас был общий контур, один на двоих обмен веществ. Стоило ему заснуть, у меня начинали слипаться глаза. Когда я порезала палец, он проснулся в соседней комнате и закричал.

В семейных альбомах того времени нет ничьих фотографий, там только он. Пока он лежал в пеленках, я делала сотни почти одинаковых снимков: вот он спит, поджав ноги к животу, вот между прозрачных бровей появилась складка, вот он приоткрыл глаза, морщит нос, собирается заплакать. Несовершенная младенческая мимика, невнятная для посторонних, теперь неразличима даже для меня, а тогда имела огромную ценность, и я щелкала кадр за кадром, как будто догадывалась, что не сумею ни сохранить, ни запомнить. Что потеряю его.

И я потеряла их всех: сначала младенца, драгоценного и хрупкого, который в розовой от марганцовки воде сразу превращается в скользкую рыбку. Потом малыша с мягкими щеками, который бежит ко мне от стены, раскинув руки, и тощего подростка, который не выносит моих прикосновений. И двадцатилетнего, который уехал от меня насовсем, а на звонки отвечает на бегу, как будто мы едва знакомы.

Они исчезали незаметно, один за другим, и я ни разу не сумела поймать момент перехода, но в фотоальбомах тысячи доказательств каждой моей потери. Ему скоро двадцать четыре, и значит, он снова вот-вот исчезнет, а вместо него появится другой, которого я пока не знаю. И я опять не замечу, как это вышло. Просто буду любить их всех, моих будущих непохожих сыновей, которым двадцать восемь или тридцать пять, или сорок. Лохматых и лысых, женатых на какой-нибудь дуре, худых и толстых, разведенных или счастливых и целующих своих новорожденных младенцев в пятки, вообще любых. Безо всяких условий. Конечно.

Я только не понимаю, где мальчик. Маленький, светлый, с кудрями и тонким голосом, который боится темноты и немного заикается на согласных буквах, который обнимает меня за шею и шепчет: я люблю тебя как тигр. Нет, как слон! Когда его у меня забрали, и почему я этого не помню? Я так по нему скучаю. Сильнее всего я скучаю именно по нему.