Самая черная тьма — перед рассветом

Прекрасная Наталья Леонидовна Трауберг, переводчик Честертона, Льюиса, Вудхауза и многих других, прожила долгую жизнь. Девочкой она застала 1937 год, учась в университете — 1949. Но особенно страшным, вязким и темным временем, по ее воспоминаниям, были последние годы советской власти, 1979-1980. Она уехала на время в Литву, тогда еще бывшую советской, но все-таки там немного легче дышалось. Эти слова — «невозможно дышать», «задыхались» — постоянно звучали в ее рассказах о тех годах.

«Одной из темнейших зим», вспоминает Наталья Леонидовна в книге «Сама жизнь», вскоре после тяжелого известия о начале войны Советского Союза в Афганистане, она написала отцу Александру Меню письмо с отчаянным вопросом, выраженным в цифрах: Исайя: 21,11.

«Отец ответил очень скоро, чуть не сразу, тоже цифрами: Ис 21,12».

Открыв Библию, мы поймем, что их диалог звучал так:

Кричат мне с Сеира:

сторож! сколько ночи?

сторож! сколько ночи?

Скоро утро, но еще ночь.

Самая черная тьма всегда перед рассветом, напоминал отец Александр. А его духовные дети уже почти физически не могли дышать.

Мне было лет 25 или даже 30, когда посчастливилось слушать рассказы об этих событиях, еще не изложенные в книге. Разумом я, казалось бы, понимала, что происходило тогда — эпоха застоя, удушливая атмосфера, – но это все казалось метафорой, жить-то можно было, вот мы же с родителями жили, я как раз в школу пошла, а в буквальном смысле задыхаться от политической обстановки в стране – это уж как-то чересчур.

А сегодня в лентах соцсетей два перечня подряд: один – сколько детей погибло с 2000 года (Норд-Ост, Беслан, закон Димы Яковлева, массовые смерти), — и второй список — сколько пожаров было за это же время в интернатах, детдомах, домах престарелых, тоже с десятками погибших.

И метафора «трудно дышать» становится удушливой явью. Гарью, едким дымом, режущим глаза.

Когда случился Беслан, моя старшая дочка еще не ходила в школу. 1 сентября был ясный солнечный день, мы гуляли с ней и с младшей в коляске около соседней школы, смотрели на выбегавших после уроков первоклашек, немного завидовали и ждали будущего года, когда и мы так же будем, а пока что пойдем и купим тебе новую книжку, а потом домой… А дома узнаем страшные новости.

Спустя год, и два, и три на меня изредка накатывали иррациональные приступы ужаса — вот я иду встречать ребенка из началки, вот сейчас подойду к школе, а там… Трясу головой, отгоняю морок. Им ведь только того и надо — чтобы мы испугались.

Под «ними» я разумею здесь сложную черно-серую массу — не только конкретных террористов, не только прогнившие власти, но и ту силу, которая в любой момент готова кинуться на нас и пожрать черным отчаянием, тоской, страхом, безысходностью и безнадежностью. Как дементоры. Или боггарт.

Все-таки «Гарри Поттер» — великая книга. Все наши дети выросли на ней, и будем надеяться, на всю жизнь узнали, как бороться с мраком — вспомнить самое счастливое, самое радостное, пусть даже самое смешное, и главное — самого любимого человека. Экспекто Патронум.

Разные религии и конфессии говорят о том, что не надо бояться. «Не бойся», — первые слова, с которыми обращаются ангелы к девам и женам и во время Благовещения, и возвещая о Воскресении. «Не бойтесь», — постоянно призывает Апостол. «Не бойтесь, откройте двери Искупителю», — первые слова Папы Иоанна Павла II, сказанные им после избрания собравшимся на площади людям. «Жизнь — это очень узкий мост, но не надо бояться», — слова одного из учителей иудаизма стали популярной песней.

Мы должны беречь наших детей, и можем, конечно, бояться, но не погружаться в панический ужас и безысходное отчаяние. Давайте попробуем перевести их в любовь и теплую, искреннюю заботу о своих любимых людях. Пусть горе не сокрушает нас, а помогает беречь и умножать счастливые моменты в жизни.

Те, кто мог и хотел, собрались на Пушкинской площади, чтобы горевать вместе о погибших в Кемерово детях и взрослых. Многие говорили, что этой встречей удалось разогнать тягучий морок предыдущего дня, когда ничего невозможно было делать и ни о чем другом думать. Душе становится гораздо легче, когда стоишь в молчании рядом с другими людьми, и знаешь, что они переживают то же самое. Очень хочется верить, что мы не только облегчили свою боль, но и хоть немного разделили ее с теми, кто в Кемерово.

Возвращаясь с Пушкинской, я думала — хорошо бы кто-нибудь был дома! Странное чувство, обычно хочется, чтобы кто-нибудь из близких был рядом и поддерживал, а тут хотелось именно чтобы встречал. Накормил бы ужином, напоил чаем — больше всего не хватало теплоты после леденящей беды.

Приезжаю — а младшая дочь кексов напекла. Только что из духовки. Теплые. С чаем. И письмо ждет в почте очень теплое. И это единственное наше спасение сейчас — обнять своих близких, своих детей, сказать, как мы их любим, успокоить, провести с ними время.

Скоро утро, но еще ночь.

Самая темная ночь перед рассветом.

Давайте обнимемся.