Почему сериал «Гоголь» не так страшен, как его малюют

По стране шествует «Гоголь» — часть третья и, может быть, даже не заключительная, уж очень много хвостов, намеков и возможностей оставили себе создатели для продолжения, буде у зрителей таковое желание. О зрительских желаниях сейчас говорить не станем, потому что они случаются самые разные, от «Да чтоб вы сами все в преисподнюю провалились, ишь, на святое замахнулись!» до «Ну до чего же прекрасная дурь, отсыпьте еще!». Рассуждать о них можно долго и, в принципе, довольно бессмысленно — кстати, как и подходить всерьез с меркой «такой фасон платьев в этих широтах не носили, такую молитву в этом случае не читают, такого слова в те года в русском языке не было, Пушкин с Лермонтовым не могли состоять в одном тайном братстве». Все это пустое (не потому, что неважно само по себе, а потому что это как ждать от «Трех мушкетеров», что они будут энциклопедией по эпохе Ришелье). К тому же лично я рискую просто свалиться в восторги на тему того, какой изящный, красивый и, самое главное, крепко замешанный на матчасти постмодернизм нам преподнесли. Так что попробуем сказать о другом.

Впрочем, для начала все же о зрительских эмоциях. Есть немало мнений, что новый «Гоголь» (киносериал Егора Баранова, три части которого уже вышли на большой экран: «Начало», «Вий» и «Страшная месть») — это очень тяжелое и по-настоящему страшное кино. При этом, например, я — человек психический (отнюдь не фигура речи), с паническими атаками (впрочем, сейчас этим никого не удивишь) и прочими проявлениями расшатанных нервов — считаю нового «Гоголя» очень светлым фильмом. Да, конечно, суровым, мрачным, кровавым и порой излишне натуралистичным, но, повторю, светлым. Потому что это не просто вольная история «по мотивам», не фанфикшн в лучших законах жанра, это серьезный духовный разговор о жизни, о смерти, о любви и о прощении.

Да-да, именно так. Среди всех этих фонтанов крови, перерезанных глоток и отрубленных голов все время встает проблема выбора. Выбора очень простого, например, между понятным любому жителю наших широт спасением на дне бутылки — и честным восприятием тяжести окружающей реальности. Или выбора между честью и сделкой с совестью: предложено всего-то скрыть преступника, получив за то пост начальника столичной полиции вместо диканьской глуши. Есть варианты потяжелее: будучи ведьмой, пойти против «своих», чтобы помочь человеку. А то и подавно: существуя два века под тяжестью проклятья, из-за которого, чтобы выжить, надо периодически губить невинные души, — вдруг разом отказаться от этого, отдать свою силу и принять моментальное возмездие. Отдать, как вы уже догадались, ради главного героя фильма — Гоголя.

Гоголь в фильме — это самое сложное. Порой кажется, что у него вообще нет выбора, что за него все решили еще до рождения и продолжают решать за его спиной. Добавим, что про это самое рождение и уже случившуюся мнимую смерть, про его дар и проклятие в картине наверчено столько, что сам черт из «Вечеров на хуторе близ Диканьки» ногу сломит. И, что показательно, ломает. Не только черт и не только ногу — вся нечисть, пытающаяся Гоголя победить, обламывает об него свои зубы. И если смотреть только внешне-событийную канву, это происходит без выбора самого героя: просто одна нечисть вступает с другой схватку, решив, что надо Николая Васильевича защитить, уж слишком он хороший. И вроде как сам Гоголь нигде не принимает темную сторону всего лишь потому, что ему не предлагают. Более того, большая часть участников по умолчанию считает его самого Темным — с чем до поры до времени наш герой не спорит, действуя по принципу «хоть горшком назови». Но когда приходит время «в печку ставить», когда главная злодейка фильма говорит: «Это все не по моей вине, вы же знаете, Николай Васильевич, что такое проклятие. Мы же с вами на одной стороне!», вот тогда Гоголь отвечает: нет.

Фактологически все верно: давным-давно красивую и за правое дело борющуюся девицу проклял страшный колдун. Теперь, чтобы выжить и не провалиться после смерти в преисподнюю, она вынуждена раз в тридцать лет убивать при определенных условиях определенное число людей. Но ведь она даже не попробовала поступать иначе! Не пробовала уповать на милость Божью. И именно поэтому нервный, хрупкий, каждую секунду грозящий переломиться пополам юноша со взором горящим, каким представлен в этом фильме Гоголь (на этом месте я изо всех сил постараюсь не начать с придыханием рассказывать, какой бесподобный, оказывается, артист Александр Петров — он бы и без спецэффектов все перепады настроения, все приходы и погружения в потусторонний мир своего героя сыграл, будь такая нужда), отвечает отрицательно. Нет, они вовсе не на одной стороне. Сознательно губить невинных людей, чтобы выжить самому — это не его сторона. Да, сам он далеко не идеальный розовощекий херувимчик, но он любит жизнь во всей ее полноте и при случае цепляется за нее изо всех сил. А смерть в целом воспринимает в совершенно традиционной парадигме: понимает ее неизбежность, в меру страшится, оплакивает и memento в нужном количестве. Он восторженно верит в дружбу и мучительно переживает неудачи, жутко от них комплексуя. В чужую жену влюблен, хоть и честно старается искушению противостоять. С нечистью готов бороться, но твердо помнит, что за каждой из них изначально стоит просто человек, сделавший свой неверный выбор. В этом основной парадокс и основная же заслуга фильма: при всех цитатах из «Покровских ворот» или даже «Шерлока» ВВС, при всех спецэффектах в духе черного триллера, главным здесь является то, что всегда нужно оставаться человеком. Даже под проклятьем, даже при кажущейся предопределенности.

Интересно, что напрямую об этом сам Гоголь не говорит ни разу. Он лишь какой-то неуемной искренностью согревает всех, кто оказывается в поле его зрения. И так же искренне принимает от них помощь, вне зависимости от темной или светлой стороны. Сам ничего не просит — но умеет принимать, как нечто естественное и порой даже должное. Он и помощи Божьей совсем уж явно не просит ни разу, но не раз говорит о Его милости и бесконечном милосердии — особенно в противовес тем самым проклятьям. И при этом он не просто чистый и искренний. Он, этот Гоголь, по-настоящему, без искусственных красителей Светлый.

Потому что знает, что самый страшный грех можно простить, самую страшную месть прекратить, самое страшное проклятие обратить в дар. Даже если для этого придется положить душу свою за други своя. Всю, без остатка. А перед такой искренней верой в этой истории не сможет устоять не только ведьма, не только столичный следователь, не только доктор-материалист, но даже сам брат Пушкин!