О церемониях, древнерусских и не только…

Как часто, читая о людях прошедших эпох, мы от всей души выносим им приговор «странные»: «Вот странные были люди, придумывали себе сложности в жизни, как будто им не хватало». А того не приходит в нашу голову, что люди были просто другие, по-другому воспринимали мир.

В своё время меня чрезвычайно позабавила книжка Леонида Юзефовича «Как в посольских обычаях ведётся» про древнерусский посольский церемониал. Вообразите себе: в старину на Руси было представление, заимствованное, вероятно, откуда-то с Востока, о том, что путь посольства надо измерять не пройденным расстоянием, а днями. И, чем дольше идёт в страну посольство, тем, больший оно, выходит, проделало путь и, следовательно, тем большее почтение оказало государю, к которому было послано. Удивительно ли после этого, что, попав на просторы Руси, иностранные делегации там просто терялись, под руководством местных проводников добросовестно петляя по буеракам.

Сохранились даже воспоминания каких-то особо несчастных голландцев XVII века, которые, несмотря на все усилия русских сусаниных, добрались до Москвы на целый месяц раньше расчётного срока, и тут выяснилось, что дом, где их планировали поселить, чтобы ещё немножко подержать за городом, не достроен, печка там чадит. В итоге невезучие послы спали чуть не на полу вповалку, в качестве особой милости выпросили себе разрешение пройти в город инкогнито, чтобы посмотреть на чин освящения Иордани (дело было в январе). И лишь где-то после Татьянина дня посольство, наконец, вошло в город официально.

Поцелуйный Обряд (Пир У Боярина Морозова). К. Е. Маковский, 1895 г.

Да что там, предметом споров становились подчас такие «жизненно важные» детали, как «кто первый спешился – предводитель иностранного кортежа или глава русской приветственной группы, что была выслана встречать его к воротам города». С почти героическим восхвалением (не с русской стороны, разумеется) сограждане вспоминали руководителя одной из делегаций, который остроумно додумался, почти коснувшись ногой земли, извернуться в стремени и впрыгнуть обратно в седло, посрамив тем самым русских, которые, так вышло, аж несколько секунд стояли перед ним, конным, пешие.

А количество балясин в ограде царского дворца, которые посольству дозволялось, опять-таки проехать конным! Вы, поди, и не задумывались, как это важно, а в древности из-за этого поднимались целые дипломатические баталии. Наиболее почётным гостям  разрешали доехать верхом практически до входа, менее уважаемые – топали пешком от самого края крыльца. И ведь не шутки – оказавший почтение посольству, демонстрировал тем самым уважение к пославшему его государю.

А уж какие страсти кипели вокруг царских подарков и статуса посольств! Количество и стоимость подношений также воспринимались как овеществлённое уважение к государю, и поэтому подарки всегда вносились в город специальным шествием, на которое как на редкостное развлечение сбегались посмотреть местные жители. Доходило до казусов – когда кто-то из английских монархов, стеснённый на определённый период в средствах, вынужден был презентовать русскому царю всего-то серебряный кувшин, последовало особое предписание послу — обратить внимание получателя на изящество вещи и тонкость её отделки. А если отправленные живые подарки – например, охотничьи птицы, которыми русские цари очень любили обмениваться с восточными властелинами, по чьему-либо недосмотру дохли в дороге, посольство аккуратно доносило до места назначения трупики как доказательство того, что подарок был выслан, а значит – честь оказана.

Призвание варягов. В. М. Васнецов, 1884 г.

Более того, от статуса монархов зависел, в частности, размер посольств. Например, с периодически выбираемыми на Сейме и, следовательно, не могущими похвастаться древностью династий польскими правителями, российский двор несколько небрежно общался посредством лёгких «станиц». А вот настоящей трагедией русской дипломатии стала невозможность «почтить» как следует монархов английских. Ведь тащить «великое посольство», в котором по чину должно было быть никак не меньше двухсот человек, через пол-Европы и Ла-Манш даже ради королевы, которую сам Иван Грозный осчастливливал в письмах обращением «августейшая сестра моя», казалось неоправданным риском.

Кстати, «игры» с древнерусским посольским церемониалом охотно усваивали и иностранцы. Например, переворот, сопровождавший приход к власти Лжедимитрия I, застал в Москве небольшую иностранную делегацию, которая ещё не успела представиться ко двору Василия Шуйского и находилась, вероятно, в некотором замешательстве. Новый правитель не только принял посольство, но, снабдив посла богатой одеждой и подарочным «реквизитом» из кремлёвской казны, а также несколько «усилив» его «группу поддержки» переодетыми русичами, постарался, тем самым, выдать растерявшихся гостей за представителей очень высокого ранга, а, следовательно, создать в умах москвичей представление о том, что Самозванец был оперативно признан в Европе законным государем и пользуется там чрезвычайным уважением.

Боярский свадебный пир в XVII веке. К. Е. Маковский, 1883 г.

Интересно, что делами посольскими древнерусский церемониал отнюдь не заканчивался. Так, перечитывая «Быт русских царей и цариц» Ивана Забелина, всякий раз убеждаешься в том, что царский пир в Московской Руси был местом, где меньше всего удавалась одна вещь – поесть. Потому что обнос бояр блюдами «по чину», когда, дождавшись своей очереди, приниматель подносимого должен был ответить царю глубоким поклоном, а само блюдо потом иногда не съедалось, а уносилось домой, так что в итоге из трапезы пир фактически превращался в многочасовую церемонию раздачи знаков внимания – всё это для современного человека выглядит сплошным издевательством над здравым смыслом. Так же, как и обычай бояр ездить – летом! – на санях или ходить в нескольких шубах, одетых одна на другую, что должно было свидетельствовать об их сословном статусе…

Вам всё ещё не странно? Открываем «Житие Феодосия Печерского»: «А было тогда божественному Феодосию 13 лет. И с тех пор стал он ещё усерднее трудиться и вместе со смердами выходил в поле… Мать же удерживала его и, не разрешая работать, упрашивала облачитися во одежду светлу… И говорила ему, что своим видом он и себя срамит, и семью свою».[1] Нет, современные переводчики, конечно, пытаются внести в этот отрывок некое подобие здравого смысла, утверждая, что мама всего лишь требовала от отрока «одеться почище». Но на самом деле проблема заключалась не в этом, а в том, что сын купца вдруг начал вести себя неподобающе своему сословию – одевался как холоп и шёл работать в поле; соответственно, всё, что у него так настойчиво просили – «вернуться в свой сословный сценарий»

Кстати, если уж мы начали ворошить древнерусские памятники, проблемы с одеждой возникали не только у св. Феодосия. В «Повести о житии Александра Невского» рассказ о Ледовом побоище заканчивается странной ремаркой о том, что пленных немецких рыцарей «ведяхутъ босы подле коней» под дружный смех русской дружины, которая почему-то находила это зрелище забавным. Суть юмора ускользала и от меня до тех пор, пока знающие люди не объяснили, что с рыцарей для удобства их перемещения были сняты сапоги со шпорами (как, очевидно, и прочие доспехи, считавшиеся боевым трофеем победителей), а значит, оставшись в одном исподнем, безо всяких, понятное дело, дорогих тканей и украшений на одежде, дворяне были похожи то ли на тех же смердов, то ли на каких-то вообще бессословных инопланетян. Короче, зрелище действительно, получалось занимательное.

С тех пор мир стал много проще. И надо, наверное, радоваться тому, что не приходится ходить летом в шубе, строжайше следить, чтобы кто-нибудь не сдёрнул в людном месте с головы платок (что на Руси считалось для женщины оскорблением) или размышлять, подобно Анне Карениной, как переделать до неузнаваемости платье – ведь дважды выходить в свет в одном наряде было непринято. И всё же…

Боярская свадьба. К. В. Лебедев, 1883 г.

Открываю на досуге Сент-Экзюпери, а там: «Законы служат стенами моей крепости, они определяют устройство моего царства. Безрассудный пришел ко мне и стал просить: «Освободи нас от уз своих запретов, и мы станем великими». Но я знал: вместе со скрепами они потеряют ощущение целостности царства и перестанут его любить; ничего не любя больше, они потеряют самих себя, — и решил обогатить их любовью, пусть даже вопреки их желанию. А они, затосковав по свежему ветру, пожелали разрушить замок моего отца, где каждый шаг был исполнен смысла».[2] И стало как-то грустно: захотелось в тихий, устойчивый мир, где всё заранее известно и выверено веками, где на первый бал ходят в белом, а на скачки – непременно в шляпке.

Позапрошлой весной буквально весь мир, прилипнув к экранам телевизоров, наблюдал пышную королевскую свадьбу. Вот что-то же, кроме выкройки платья невесты, они хотели там увидеть…