«Мне имя — Марина…»

Вряд ли в русской литературе найдется другая поэтесса, которая так хотела быть любимой и выразила эту отчаянную жажду любви в гениальных стихах. Правда, она не любила термин «поэтесса» и предпочитала называть себя поэтом.

Марина Цветаева: романтизм и трагедия, мятежность и высота духа, ранимость и жестокость, своеволие и безудержная нежность…. Ее поэзия — как сон наяву. Одна половина ее стихотворений написана на краю пропасти и тянет за собой в бездну, другая — возносит к небесам.

Ее мать, Мария Александровна Мейн, ждала мальчика и даже выбрала ему имя: Александр, в честь своего отца, почетного гражданина Москвы Александра Даниловича Мейна. А родилась девочка, которой суждено было проложить свой неповторимый путь в русской литературе.

Марина была дочерью профессора Ивана Владимировича Цветаева, основавшего и подарившего Москве знаменитый Музей изящных искусств имени императора Александра III (ныне Государственный музей изобразительных искусств имени Пушкина).

Ее поэтический дар, оказавшийся безмерным, проявился очень рано. «Маленькая моя Муся все складывает слова в рифмы, наверное, будет поэт», — записывала мать в дневнике. Но предпочитала не давать ей бумагу для стихов, а учить музыке, будучи сама прекрасной пианисткой.

Музыкальная карьера Марии Александровны не состоялась, так как выступать на сцене в дворянских семьях считалось неприличным. «От матери я унаследовала Музыку, Романтизм и Германию. Просто — Музыку. Всю себя», — говорила Марина.

Юная Цветаева посещала известную в то время музыкальную школу Зограф-Плаксиной в Мерзляковском переулке (ныне в этом здании расположено училище при Московской консерватории), а с семи лет уже участвовала в школьных концертах и проявляла незаурядные способности.

После ранней смерти матери от чахотки в 1906 году занятия музыкой прекратились. Но знание музыки, ее понимание, создание музыки в стихах — сохранились на всю жизнь: «Всю классику мы, выросши, узнавали, как «мамино» — «это мама играла…» Бетховен, Моцарт, Гайдн, Шуман, Шопен, Григ… Под их звуки мы уходили в сон», — вспоминала младшая сестра Марины Анастасия (Ася), родившаяся двумя годами позже — в 1894 году, — и ставшая старейшей писательницей России.

Мучительную боль от потери матери Цветаева испытывала всю жизнь. Мария Александровна ей часто снилась. Из всех видов общения Марина Цветаева предпочитала «потусторонний: сон: видеть во сне», а потом уже переписку. Неслучайно крестным отцом своего сына Георгия (Мура), родившегося 1 февраля 1925 года в Чехии, она назвала писателя Алексея Ремизова, на протяжении многих лет записывавшего свои сны.

Ее восприятие сна совпадало с поэтами-романтиками: сон — прообраз потустороннего мира, где живут и общаются души. Связь через сны — самая близкая. Марине не снились сны — она сама их «снила». «Вся моя жизнь — сон о жизни, а не жизнь», — говорила она. Вот как приснилась ей мать в 1909 году: «Мы встретились с ней на одной из шумных улиц Парижа. Я шла с Асей. Мама была как всегда, как за год до смерти — немножко бледная, с слишком темными глазами, улыбающаяся. …

Я так рада была встретить ее именно в Париже, где особенно грустно быть всегда одной. «О мама! — говорила я, — когда я смотрю на Елисейские поля, мне так грустно, так грустно». И рукой как будто загораживаюсь от солнца, а на самом деле не хотела, чтобы Ася увидела мои слезы. … «Какая ты, мама, красивая! — в восторге говорила я, — как жаль, что я не на тебя похожа, а на … хотела сказать «папу», но побоялась, что мама обидится, и докончила: «неизвестно кого»! Я так горжусь тобой». … «Мама, сделай так, чтобы мы встретились с тобой на улице, хоть на минутку, ну мама же!» — «Этого нельзя, — грустно ответила она, — но если иногда увидишь что-то хорошее, странное на улице или дома, — помни, что это я или от меня!»

Подспудно всю жизнь Марину захлестывала бессознательная тяга к смерти — она жаждала встретиться наконец с матерью. После такой матери Цветаевой оставалось только одно: стать поэтом.

Марина Цветаева и Сергей Эфрон

…Огромные, «венецианские» глаза в пол-лица. Аквамарин и хризопраз. Узкое лицо, черные густые волосы. Встретив этого необыкновенно красивого юношу на пляже в Коктебеле, где Марина гостила у поэта Максимилиана Волошина, она загадала: «Если он найдет и подарит мне сердолик, я выйду за него замуж».

Крупный розовый сердолик был найден и подарен, и в январе 1912 года состоялась свадьба Марины и Сергея Эфрона. От этой всепоглощающей любви Марина расцвела и стала просто красавицей — тонкая, стройная, с золотыми вьющимися волосами, глазами цвета спелого зеленого винограда и нежным румянцем на щеках.

«Я с вызовом ношу его кольцо. — Да, в Вечности — жена, не на бумаге!» — писала она в стихах, посвященных мужу. Он был сиротой, так же как и Марина, — в Париже его мать, известная революционерка-народоволка Елизавета Дурново-Эфрон, повесилась, не пережив нечаянного самоубийства младшего сына.

Для Марины Сергей прежде всего был «мальчиком без матери». Наверное, подсознательно она хотела заменить ему мать, во всяком случае, в их семье Марина была ведущей, и в ее любви было много материнской заботы. Сергей ее боготворил и предоставлял ей полную свободу — так, что Марина вела прежний образ жизни и, по собственным словам, не чувствовала себя замужней женщиной. В том же году у них родилась дочь, которую Марина, вопреки желанию мужа, назвала мифологическим именем Ариадна. «Назвала от романтизма и высокомерия, которые руководят всей моей жизнью», — говорила Цветаева.

Аля росла необыкновенной девочкой — писала стихи, вела дневники, поражающие своей недетской глубиной. У нее были такие же «венецианские» глаза, как у отца. «Моя домашний гений», — называла ее Марина. Если в детстве главным человеком для Али была мать, то, повзрослев, уже в эмиграции, она отойдет от нее и сблизится с отцом. Разделит его любовь к Советской России и первой из семьи вернется из Франции на Родину — себе на погибель…

… Они встретились в доме у поэтессы Аделаиды Герцык. Стояла осень 1914 года. Марине исполнилось 22 года, поэтессе Софии Парнок, сразу же поразившей воображение Цветаевой, — 29. Чувство к «незнакомке с челом Бетховена» вспыхнуло у Марины внезапно, с первого взгляда. «В оны дни ты мне была, как мать», — писала Марина Цветаева в одном из стихотворений цикла «Подруга», посвященного Парнок.

Может быть, в этом ощущении материнского тепла, которого так не хватало Цветаевой, — загадка быстрого сближения Марины и Сони? А может быть, Парнок удалось разбудить в Цветаевой женщину — то, чего, видимо, в полной мере не удалось Сергею Эфрону? «Не ты, о юный, расколдовал ее», — писала Соня Сергею, к которому очень ревновала Цветаеву.

Марина разрывалась между любовью к Соне и любовью к мужу и никак не могла определиться — слишком сильна была захватившая ее страсть. Чтобы не мешать жене, деликатный Сергей попросту устранился — ушел на войну санитаром в санитарном поезде.

«Сережу я люблю на всю жизнь, он мне родной, никогда и никуда от него не уйду, — писала Марина сестре Сергея Елизавете Эфрон. — Пишу ему то каждый день, то через день, он знает всю мою жизнь, только о самом грустном я стараюсь писать реже. На сердце — вечная тяжесть. С ней засыпаю и просыпаюсь. Соня меня очень любит, и я ее люблю — и это вечно, и от нее я не смогу уйти. Разорванность от дней, которые надо делить, сердце все совмещает. … Не могу делать больно и не могу не делать».

Роман продолжался два года, а в 1916 году подруги расстались — у Парнок появилась новая любовь. Это очень больно ранило Марину. Об отношениях с Парнок Цветаева говорила как о первой катастрофе в своей жизни. «Видела во сне С. Я. Парнок, о которой не думаю никогда и о смерти которой не пожалела ни секунды, — просто — тогда все чисто выгорело — словом, ее, с глупой подругой и очень наивными стихами, от которых — подруги и стихов — я ушла в какой-то вагон III класса и даже — четвертого», — записала она в дневнике. Лукавила ли Марина — трудно сказать…

София Яковлевна Парнок в юности

В революцию Эфрон занял сторону белых и уехал воевать на Дон к генералу Корнилову. Четыре года Цветаева ничего не знала о судьбе мужа: «Я не знаю, жив ли, нет ли тот, кто мне дороже сердца». Она буквально «закаменела» от счастья, когда писатель Илья Эренбург нашел Сергея за границей и передал Марине письмо от него. Решение возникло сразу и бесповоротно: ехать к нему! Марина и Сергей встретились на вокзале в Берлине. Они стояли, намертво обнявшись и вытирая друг другу слезы, катившиеся по лицу…

Из Берлина семья переехала в Чехию, где Эфрон учился в Пражском университете, и там у Марины случилась большая любовь с Константином Родзевичем, другом Сергея. Чувство, захватившее Цветаеву, было настолько сильным, что единственный раз в жизни Марина подумала о том, чтобы уйти из семьи, но все же не сделала этого. Сгорая от любви, она написала свои потрясающие «Поэму Горы» и «Поэму конца», занявшие свое место среди шедевров мировой любовной лирики.

Это, наверное, был тот случай, когда в любви Цветаевой соединилось и небесное, и земное. Сны Марины о Родзевиче нам неизвестны — все происходило наяву, по накалу страсти затмевая самые смелые сны, — зато известны письма к нему, составившие целую книгу. Родзевича Сергей Эфрон называл «маленьким Казановой», но Цветаева этого не видела, ослепленная своим пылким поэтическим воображением. А Родзевич ее стихов не понимал и не ценил…

«Марина рвется к смерти. Земля давно ушла из-под ее ног, — писал Сергей Эфрон Максимилиану Волошину. — Она об этом говорит непрерывно… Она вернулась. Все ее мысли с другим… Сейчас живет стихами к нему. По отношению ко мне слепость абсолютная. Я одновременно и спасательный круг, и жернов на шее. … Жизнь моя сплошная пытка. Тягостное одиночество вдвоем»…

Еще в 1933 году во Франции, где обосновалась семья, и где Эфрон, став секретным агентом ОГПУ, занялся работой в «Союзе возвращения на родину», надеясь заслужить прощение у советской власти, Марина записала по-французски: «Мне часто снится, что я себя убиваю. Стало быть, я хочу быть убитой, этого хочет мое скрытое я, мне самой незнакомое, только в снах узнаваемое, вновь и вновь познаваемое. Единственное истинное, мое старшее, мое вечное я».

16 июня 1939 года Марина Цветаева с сыном навсегда покинула Францию и уехала в Советский Союз. Она предчувствовала: ее ждет катастрофа, гибель, но сделать ничего не могла. Поехала за мужем и дочерью, испытывая ощущение обреченности и покорности судьбе. В свое время она обещала Сергею, что будет «ходить за ним, как собака». Так и поехала…

Перед отъездом ей приснился страшный сон: «Иду вверх по узкой горной тропинке — ландшафт Святой Елены — слева пропасть, справа отвес скалы. Разойтись — негде. Навстречу — сверху — лев. Огромный. С огромным — даже для льва — лицом. Крещу трижды. Лев — дальше. Навстречу — верблюд — двугорбый. Тоже больше человеческого (верблюжьего) роста. … Крещу трижды. Верблюд — перешагивает (я — под сводом: шатра: живота). Иду дальше. Навстречу — лошадь. Она непременно собьет, ибо летит во весь опор. Крещу трижды. И — лошадь несется по воздуху — надо мной: любуюсь изяществом воздушного бега. И — дорога на тот свет. Лежу на спине, лечу ногами вперед — голова отрывается. … Несусь — неудержимо: с чувством страшной тоски и окончательного прощания. Точное чувство, что лечу вокруг земного шара и страстно — и безнадежно! — за него держусь, зная, что очередной круг будет — вселенная: та полная пустота, которой так боялась в жизни: на качелях, в лифте, на море, внутри себя»…

Семья после рождения сына Георгия, Вшеноpы 1925

С началом войны она долго не решалась уехать в эвакуацию, несколько раз меняла решения, колебалась, но все же уехала — пароходом с Северного речного вокзала. В Елабуге их с сыном поселили в деревенской избе Бродельщиковых. Работы не было. Марина успела съездить в соседний город Чистополь, намереваясь перебраться туда, и оставила заявление: «Прошу принять меня в качестве судомойки в открывающуюся столовую Литфонда».

Однажды сын крикнул ей в пылу спора: «Кого-нибудь из нас вынесут отсюда вперед ногами!» Марина не забыла этих слов. Не нищета ее сломила, нет, не жизненные трудности — она влачила тяжкое существование с 1917 года, пережила смерть второй дочери Ирины от голода, в кунцевском детском приюте, арест Али, Сергея и сестры Аси, жила тяжело, трудно, в нищете, в беспросветном, изматывающем быте — а животный страх за судьбу сына: вдруг он решится на необратимый поступок и уйдет из жизни раньше нее?

Марина понимала: сыну необходима свобода, но отпустить его она не могла. Своей неистовой, исступленной любовью она почти задавила его. Так бывает: залюбливают до смерти. И чтобы этого не случилось, она набросила на себя петлю, воспользовавшись тем, что в избе никого не было… Пусть сын живет! Но Муру оставалось жить недолго — он погиб на фронте девятнадцатилетним.

«Мурлыга! Прости меня, но дальше было бы хуже. Я тяжело больна, это уже не я. Люблю тебя безумно. Пойми, что я больше не могла жить…», — это последние слова Марины Цветаевой, написанные сыну. Трагедия произошла 31 августа 1941 года. А через несколько месяцев был расстрелян Сергей Эфрон. Говорили, что это сделал лично Берия. Сбылось предсказание Марины: «Так вдвоем и канем в ночь: Одноколыбельники». Она вообще многое предсказывала и о многом знала заранее. И свой трагический конец предчувствовала давно…

Хотя отпевание самоубийц в православии запрещено, в 1990 году патриарх Алексий II дал благословение на отпевание Марины Цветаевой, которое состоялось в московском храме Вознесения Господня у Никитских ворот. На вопрос: «Что позволило сделать исключение для Цветаевой?» — патриарх ответил: «Любовь народная».

Заглавное фото художественный фильм «Зеркала» о жизни и творчестве Марины Цветаевой