Маленький человек в большом городе

Современная урбанизированная среда агрессивна по отношению к детям в не меньшей степени, чем ко взрослым. О том, как сохранить душевное и духовное здоровье ребенка в большом городе, рассказывает психолог, мать девяти детей Екатерина Бурмистрова.

– Многие семьи с детьми, тяготясь жизнью в городе, мечтают уехать жить в деревню. Как вы относитесь к этой популярной сейчас идее?

– Я не знаю. У нас есть дом в Козельске, и мы наблюдаем московско-питерскую диаспору людей, уехавших туда жить. Наблюдения самые разные. Пока дети дошкольники, это выглядит чудесно. Даже средние школьники чувствуют себя там неплохо. А вот старшая школа – нам бы уже это не подошло. Потому что мы себе иначе представляем культурную среду взросления.

Мой опыт говорит, что когда сообщество людей небольшое, сила трения возрастает. Желание уехать в деревню очень понятно, потому что в городе жить, на самом деле, противно. Но полноценных вариантов отъезда за город я видела очень мало. Мне кажется, что человек должен работать, особенно мужчина, да и многие женщины тоже. Если есть возможность делать это удаленно – прекрасно. Но у детей должна быть возможность учиться у нормальных учителей и видеть вокруг не только алкоголизм. То есть идея красивая, но на материале современной русской деревни не всегда реализуемая. Мне не нравится, когда подрастающие дети должны уезжать из семьи, чтобы учиться. Присутствие семьи очень важно, а если она уезжает в деревню, дети очень рано остаются без поддержки родных.

– Это опасно? Не надо их отпускать?

– Отпускать надо, выпихивать не надо. Одно дело, если ребенок сам этого хочет и рвётся, другое – если он хочет остаться пока с родителями. Любая общая рекомендация некачественна, непрофессиональна и никому не подойдет конкретно. Многие наши бабушки, даже мамы, уезжали учиться в другие города – по сути, начинали самостоятельную жизнь в 17 лет. Но тогда была другая среда – гораздо более чистая, менее опасная. Все помнят фильмы 1950-х гг. – «Девушка без адреса» и прочее. Чистые юноши и девушки попадали в большой город, но это был другой город. Полезно ли неокрепшему человеку попадать в большой город сейчас – сомневаюсь. Среда очень агрессивная, сложно устоять вне семьи.

– А какие установки воспитания может дать семья, чтобы ребенок, попав в большой город, не сбился с пути?

– Разговаривать нужно по мере взросления. В частности, дать понять, из чего состоит эта среда. Уже с маленькими детьми нужно разговаривать про рекламу, маркетинговые стратегии и активную сексуализацию культуры.

Почему надо говорить про рекламу? Больше 60% рекламы ориентировано на детей и подростков, а если считать юношество – то все 80 %. Реклама навязывает человеку те выборы, которые он должен осуществить. Поскольку ее создают профессионалы, механизм этот не заметен, то есть происходит своеобразная шулерская подтасовка. И мне кажется, лет с четырех надо учить ребенка тому, что такое реклама. Говорить, что если товар рекламируется – это еще не значит, что он хороший.

Ребенок же думает, что все, что нарисовано – правда. Нарисован хороший йогурт, в который кладут много ягод – значит, это действительно с ягодами продукт. Чем раньше объяснить принцип рекламы, тем это будет безболезненнее: дядя заплатил деньги, купил щит, художник на нем нарисовал ягоды, и все это не значит, что йогурт хороший. Чтобы понять, хороший ли йогурт, надо читать этикетку. И так со всем.

После можно поговорить о том, что часто используется худое женское тело для рекламирования товаров, с ним никак не связанных, и подспудно вбивается мнимый идеал красоты, который уже довел до анорексии сотни тысяч людей на Западе. Все эти ходы массовой культуры должны быть взрослеющему человеку абсолютно прозрачны, так же, как они прозрачны взрослым, которые про это сколько-то думали.

Ребенок свои выводы будет делать долго. И мне кажется, хороший вариант, когда семилетний ребенок спрашивает: «Мам, это реклама или правда?» Не нужно взращивать никакую теорию мирового заговора, нужно просто объяснить, что люди так зарабатывают деньги: они просто хотят, чтобы купили их продукт. Можно давать такую установку – «фильтр» на рекламу.

Следующий «фильтр» – на маркетинговую политику, которая говорит, что для счастья нужно потреблять, самореализовываться в плане «возьми от жизни все». Это начинается очень рано – достаточно почитать журналы для школьников и подростков.

– Как относиться к таким журналам?

– Экспертно. «Вот тут у тебя статья про красоту, а тут – реклама геля для снятия макияжа». Прямой связи нет, но материалы так расположены и соединены второстепенными словами, что возникает четкое ощущение: красота без этого продукта невозможна. И все, ты уже готов нести деньги в косметический магазин. Или статья о том, как быть любимой, а рядом – реклама женского белья. И на всю жизнь остается впечатление, что без этого белья невозможен настоящий успех в отношениях.

Эта подтасовка возникает в том возрасте, когда человек еще не умеет анализировать, когда он еще не взрослый – 10, 12, 15, 17 лет. Если из нас в свое время воспитывали юных ленинцев, то сейчас из детей воспитывают потребителей. И уже годам к 14-ти профессиональный потребитель сформирован. Его основной стиль жизни – шопинг.

Это идеи, которые витают в воздухе. Семья может многое этому противопоставить, но оградить ребенка от них не в состоянии. Как только человек пошел в школу – если только это не закрытая православная гимназия – он должен быть готов с этим встретиться. Не впечатлиться – «о, это здорово», а подумать головой, душой, проанализировать то, что ему предлагают.

– А что Вы думаете о закрытых православных гимназиях? Назовите их плюсы и минусы.

– Я вообще плохо отношусь к «теплицам». Хотя проект прихода храма Николы в Кузнецах, где есть школа, университет, лагеря и так далее, кажется мне удачным. Но все равно это образование субкультуры. А мне не кажется, что христианство – это субкультура. Я понимаю, почему люди выбирают закрытые православные школы – чтобы сохранить чистоту, чтобы ребенок рос со «своими», внутри православного мировоззрения и там креп. Бывает, что люди потом женятся, и растет второе или даже третье поколение таких православных.

Но я, как психолог, знаю и изнанку. Бывает, что человек выпадает или его выбрасывают, и происходит это очень жестко. Знаю, что когда люди, взрослеющие в этой среде, на фоне юношеских бурь уже потеряли семейную веру, а личную еще не обрели, им бывает очень тяжело. Думаю, что надо сразу расти в нетепличной обстановке и развивать иммунитет к тому, что тебе чуждо, и умении выбрать то, что близко.

Хороших православных школ – по пальцам перечесть. В основном там все те же тети, у которых сначала был партстаж, а теперь неофитский пыл, и они детей учат. Я думаю, что когда будут православные педагоги, которые в этом выросли, с детства воцерковлены – тогда внуки, возможно, смогут учиться в православной гимназии. И уровень образования очень важен. Я училась в спецшколе и считаю, что школьное образование должно быть сильным для способных детей. А сильная школа – это много всего, это не только добрые намерения православных педагогов.

– Мне звонит подруга и говорит: я себя так плохо чувствую, а надо завтра идти на Литургию. Я говорю – не езди, в чем проблема? Оказалось, что это школьная Литургия, на которой обязательно надо быть, причем в определенном храме и с полным набором родителей.

– Это православный сюр. Понимаю, что люди хотят благого – учить детей из воцерковленных семей, но у меня все-таки другой образ православного воспитания. Я считаю, что оно должно в большей степени созидаться в семье. Когда старшие дети пошли в школу, я думала, что если они пойдут в православную гимназию, увидят там обычные несовершенства, окрашенные в православные неофитские тона, это будет хуже, чем если они пойдут в обычную школу и увидят там обычнее несовершенства. Пусть православие останется в храме, в семье, в кругу друзей. К тому «компоту», который сейчас представляют собой православные гимназии, я все-таки не готова. Да и уровень образования в них оставляет желать лучшего.

– Что главное в православном воспитании детей?

– Лет до семи мы можем полностью влиять на то, что происходит с детьми. Потом ребёнок идет в школу, и с семи до четырнадцати наше влияние ограничено: оно еще сильно, но он уже слышит других людей. А потом начинается третье семилетие, подростковый возраст, где голоса родителей могут быть уже совсем не слышны. Что ребенок будет делать в этом возрасте, конечно, зависит от того, что мы в него вкладывали, но не менее сильно зависит от того, что у самого человека в голове.

Очень важно не потерять контакт, чтобы ребенок не оказался без связи. Не надо резко реагировать на подростковые эксперименты. Например, сын говорит: «Мне скучно в храме, я туда больше не пойду», – а мама начинает ругаться: «Ты мне не сын, так нельзя» и прочее. Надо сохранять связь и верить, что он найдет свой путь, что Господь его не забудет. Если человек все детство причащался, он в другом состоянии, чем человек, который причащался два раза или не причащался никогда. Это время, когда он должен собственными ногами прийти в тот храм, куда его водили за руку. Это и для него сложное время, время помутнения.

– Ваши пожелания читательницам «Матрон.ру»?

– Поскольку сайт задуман как женский, а женская субкультура у нас и так сильна, я предлагаю отвести какую-то его часть для мужчин. Чтобы те знания, которые женщина получает на «Матронах», не разъединяли ее с семьей, не противопоставляли бы мужу, а работали на единение.

Беседовали Ольга Гуманова и Мария Сидорова

От редакции: в ближайшее время будут опубликованы ответы Екатерины Бурмистровой на вопросы читательниц «Матрон.Ру». Если Вы желаете задать свой вопрос детскому психологу, задайте его в комментариях к этой статье или пришлите на адрес editor@matrony.ru