Архимандрит Савва (Мажуко): «Не стесняйтесь восхищаться друг другом»

Как общаться со стареющими родителями и принять то, что когда-то мы их потеряем? Нужно ли благодарить за страдания и что будет, если, как Иов, вступить в тяжбу с Богом? Зачем христианам политес? Как связаны восхищение ребенком и его уверенность во взрослой жизни? Публикуем с небольшими сокращениями вторую часть семинара «Искусство быть любимым: о благодарности» — вопросы, заданные слушателями архимандриту Савве (Мажуко), насельнику Свято-Никольского мужского монастыря (Гомель, Белоруссия), и его ответы-размышления.

Первая часть: Архимандрит Савва (Мажуко): с чего начинается искусство быть любимым

Отец Савва, меня очень тронул ваш рассказ о том, как вы в 30 лет вдруг поняли, что ваша мама любит шоколад. Благодаря чему это произошло? Почему именно в 30? У вас тогда появились дети?

Дети у меня начали появляться в 19 лет. Именно в 19 лет меня поставили преподавать в воскресной школе. А вообще я монах, если что (смеется).

Если серьезно, то я убежден, что с нами все происходит вовремя. Меня иногда спрашивают мои друзья, у которых есть дети, — потому что я до сих пор занимаюсь детьми, никак не могу от них отвязаться, это просто ужасно (улыбается)… Так вот, они спрашивают меня: как быть? Сейчас для ребенка золотое время, а он не хочет читать. Сейчас самое время изучать языки, самое время ходить на музыку и так далее. Я убежден в том, что все происходит вовремя. Если бы со мной это произошло в 50 лет, в моем случае это тоже произошло бы вовремя. Это был мой возраст, это было мое время.

И, кроме того, я начал замечать, что однажды я потеряю маму. Она пожилой человек. И еще одним большим открытием для меня была мысль, что я должен достойно проводить своих родителей. Досмотреть их старость. Я понял, что они потихонечку превращаются в детей. Я понял, что должен научиться их баловать. Я должен научиться правильно относиться к их капризам, к их каким-то нелепым проектам, идеям. Я не имею права с ними спорить как со взрослыми людьми, с равными субъектами, потому что они немощные пожилые люди. Вы знаете, у нас нигде не учат, как детям разговаривать с родителями, а ведь это очень важно. Я очень часто сталкиваюсь с обидами взрослых детей на своих родителей. Они приходят ко мне и говорят: вот, мама требует с меня… отец опять устроил… я ему объяснял, показывал, доказывал — без толку. Но разве вы своим детям можете вполне объяснить какие-то вещи? Пожилой человек таков, что с ним нужно быть очень осторожным, очень кротким, потому что он потихонечку превращается в ребенка. Поэтому пожилых родителей надо баловать, окружать их любовью, прощать им какие-то капризы.

Я хорошо помню, как в моем детстве мама приходила с работы с пакетами, и мы с братьями (а у меня еще трое братьев) набрасывались на эти пакеты: что там мама принесла? Недавно я прихожу домой к своей уже пожилой маме, и она бросилась к моим пакетам. Я вспомнил свое детство и понял, что все происходит правильно. «Что ты мне вкусное принес? А я люблю помело. Вот ты бы мне принес — я бы все-все съела!». Я говорю: «Ну конечно, я тебе куплю помело». «А вот мороженое ты мне лучше купи вот такое! Шоколадное мне не надо, я не люблю шоколадное».

И это правильно. Чего-то родители не понимают, это совершенно естественно. И совершенно правильно то, что они должны пройти путем всея земли. Хотя нам легче примириться с собственной смертью, чем со смертью людей, которых мы очень любим. Легче самому умереть, чем похоронить своих родителей — даже родителей, не говоря уже о детях. Но мы должны пройти этим путем. К сожалению, в нашей культуре постепенно исчезает это искусство, это правильное философское отношение к тому, что дети должны достойно похоронить своих родителей в свое время. И достойно принять это.

Несколько дней назад я хоронил свою приятельницу, которая внезапно умерла. Леночка, она работала у нас в университете. Совершенно, казалось бы, здоровый человек, бежала на выставку, поскользнулась, вывихнула руку, ее отвезли в больницу, и там выяснилось, что у нее огромная опухоль в легких. Неоперабельная. И она буквально за несколько месяцев «сгорела», умерла. И здесь нет никаких слов утешения. Я смотрел на ее дочку Машу, и мне нечего было ей сказать, у нее были совершенно выплаканные глаза. Современный человек, особенно интеллигенция, отгоняет от себя все эти мысли: не надо, мама, ты еще красивая, ты еще сильная, мы еще поборемся, и так далее. Рано или поздно мы все равно с этим столкнемся, и владыка Антоний — может быть, один из немногих, кто об этом говорил, кто учил этому — правильному отношению к тому, что наши близкие уходят, и мы должны достойно принимать их уход. Поэтому я благодарю Бога за то, что я это понял сейчас, пока мама жива. Больше того скажу: совсем недавно я начал по-настоящему знакомиться с ней. Хотя этот процесс происходит в обе стороны.

Недавно одна приятельница рассказала мне, как она начала знакомиться со своей мамой. Этой моей приятельнице чуть больше 40 лет, и она увлекается фотографией. Она отличный фотограф, просто от Бога. Она мне рассказывала, как выкладывала свои фотографии в соцсетях, и вдруг к ней в фейсбук в друзья попросилась… мама. Та ее добавила. Хотя живут они вместе, но мама попросилась в друзья. И мама со стороны, как посетитель фейсбука, вдруг увидела фотографии своей дочери. То есть до этого она их видела мельком где-то на столе, а тут она увидела их с другой точки обзора. И она была потрясена тем, насколько талантлива ее дочь. И написала на ее страничке: «Я просто восхищаюсь тобой!». Это была, наверное, первая реплика восхищения в ее жизни. А ведь детям очень важно, чтобы их хвалили родители. Я, конечно, не детский психолог, но мне кажется, что в детском возрасте есть такое время, когда ребенок обязательно должен получить дозу восхищения со стороны своих родителей. И если нами в этот момент никто не восхищался, человек навсегда сохранит в себе какую-то неуверенность, ущербность, что ли. Люди страшно нуждаются в том, чтобы ими кто-то восхищался. Поэтому — не стесняйтесь хвалить, не стесняйтесь восхищаться. Пользуйтесь любым поводом. Возьмите это как еще одно духовное упражнение.

Восхищайтесь людьми, даже в мелочах, — мы слишком требовательны, особенно к детям. Мы хотим, чтобы они были не хуже, чем вон те дети. «А вот у Михайлиных ребенок уже 1 место занял, а наша все тянется в хвосте, на рояле играет только белыми». И мы без конца корим, укоряем. Это очень важно: не только детям, но и взрослым нужно, чтобы ими восхищались. Друзья мои, здесь должна быть максимальная щедрость. В сердце христианин должен быть очень щедрым. Не скупитесь на восхищение, ни в коем случае.

Не кажется ли вам, что в нашей православной традиции существует некий крен: большое внимание уделяется тому, что человек грешен? Пост и исповедь — все это очень важно и правильно. Но чтобы быть благодарным, чтобы быть щедрым в любви, человеку все-таки нужно себя любить и уважать, и обращать внимание на то, что он Божье создание и венец творения. Очень сложно сочетать одно с другим…

Прекрасный вопрос. Дело вот в чем. Если мы говорим о православной традиции, мы имеем в виду ту традицию, которая сейчас, в 21 веке, доминирует. Но она не исчерпывает православную традицию в целом. Это просто тот, как сейчас говорят, тренд, который утвердился в наше время.

Дело в том, что, во-первых, у нас есть некая инерция, связанная с монашеской культурой, с доминантой монашеской культуры. Монашество, как очень яркий и успешный «проект», не встретило никакой конкуренции со стороны мирской активности. Тут можно о многом рассуждать, но, например, монашеское богослужение уже в 13-14 веках стало доминирующим. Сейчас мы в приходских церквях служим по монастырскому уставу, уставы приходских церквей исчезли бесследно. Монашеская аскетика не встречает на сегодня альтернативы. И, конечно, за неимением хорошо разработанной аскетики для мирян, духовных упражнений для мирян мы пользуемся монашеским инструментарием. А монашеский инструментарий вырабатывался для специфических задач и целей. Например, одна из проблем у нас связана с исповедью: мы ее путаем с монашеской практикой откровением помыслов. Это огромная ошибка, которая приводит к серьезным последствиям, трагедиям в жизнях священников и прихожан. Потому что священник не знает, чего от него хотят. Или сам к себе предъявляет завышенные требования, как к какому-то старцу, например. А на самом деле эта техника откровения помыслов работает только внутри монашеской общины, там, где соблюдается преемственность школы этого откровения помыслов.

То же самое касается той идеи, которую вы сейчас озвучили, — смирения. Смирение — это не просто некоторое состояние, это духовное упражнение, которое возможно в монашеской общине под присмотром опытного старца. Нельзя себе говорить: «Я недостоин!» — как тот парень, боящийся фотографировать, о котором я рассказывал. В чем его ошибка, на самом деле? Он принял духовное упражнение, которое вообще не ему адресовано — потому что он не монах, и нет старца, под руководством которого он погружался бы в стихию этого духовного упражнения. Оно предполагает некоторую регулярность, здесь действительно открывается какая-то мудрость спустя годы. Это очень сложная духовная практика, о которой мы сейчас знаем только из книг, — есть единичные монастыри, в которых эта преемственность сохранилась, где возможны эти духовные упражнения.

Сейчас есть огромная нужда в людях — авторах и писателях, а точнее даже, в духовных вождях, которые осуществили бы благодатную революцию в сфере мирянского творчества. Нужны харизматичные лидеры. Я думаю, владыка Антоний как раз был таким человеком, он находил новый язык для разговора об этих духовных упражнениях. Монашеский язык несет в себе следы того опыта, который невозможно осуществить мирянам, да и не нужно, самое главное. Поэтому — нам нужны новые термины, новый понятийный аппарат, описание определенного опыта, но прежде всего нам нужны мудрецы. Мудрецы нам нужны, товарищи.

И это обращено, прежде всего, к пожилым людям — потому что сейчас мы не позволяем себе быть мудрыми. Недавно мне приятельница показывает инстаграм: дядечка 70 лет задирает футболку и показывает, какой у него накачанный пресс. Может быть, это замечательно, но мне кажется, это настоящее уродство. От пожилого человека мы ждем не накачанного пресса, не успехов в фитнесе — мы ждем от него мудрости. Пожилой человек может быть прекрасен не благодаря пластическим операциям, а благодаря внутренней красоте, от которой действительно нельзя отвести глаз.

Я помню Марину Андреевну Журинскую, которая была для меня настоящим мудрецом. Я даже написал статью «Письма Диотимы». Мы с ней очень много переписывались: бывало, в день писали по два письма. Она была для меня, как Диотима для Платона. Платон, наверное, из меня не получился, но Диотима из нее — да. Это был очень больной человек, она едва передвигалась по квартире. Внешне можно было сказать: ну, старуха и старуха. Но она была прекрасна! Потому что она позволила себе быть мудрой, она позволила этой внутренней красоте сиять, светить сквозь немощное тело. Этот путь, особенно для пожилых людей, очень важен. Этим путем надо идти: в молитве, в мудрости, хотя бы даже житейской.

Скажите, пожалуйста, важен или нет порядок слов в апостольском выражении «всегда радуйтесь, непрестанно молитесь, за все благодарите»? Что стоит на первом месте, что на втором, что на третьем?

Вспоминается наш школьный анекдот, когда пионеры встретили Владимира Ильича Ленина и говорят: «Вы же сказали — учиться, учиться и еще раз учиться». — «Да что вы! Это я просто ручку расписывал».

Мне кажется, не надо искать тут особых смыслов, — апостол Павел просто писал свою эпистолию, и все. Вот я очень люблю «Золотую легенду» Иакова Ворагинского. Сейчас сразу два разных московских издательства замечательно ее издали. Тогда, в 13 веке, когда писал Иаков Ворагинский, было это пристрастие — объяснять все, что можно: числовые закономерности и так далее. Но, мне кажется, это несколько искусственно. Я думаю, здесь нужно смотреть не на букву, а на дух — дух, которым писал апостол Павел. Мне кажется, что нужно одновременно — и молиться, и радоваться.

У Иисуса, сына Сирахова, есть фраза, которая мне нравится. Он говорит, что нужно предстоять перед Богом с веселым лицом. Понимаете? Вы заходите в церковь, а там люди обычно предстоят перед Богом с лицами сосредоточенными, все такие хмурые, скованные, в узел завязанные. А Иисус, сын Сирахов, говорил, что нужно предстоять перед Богом с веселым лицом. Кто прав? Я думаю, Иисус, сын Сирахов.

Поэтому стоите перед иконой на богослужении, говорит священник проповедь — а вы в улыбке распростерлись, — и батюшке хорошо, и вам приятно. Красота! И духовное упражнение.

Когда говорится «за все благодарите», имеется в виду, что и за страдания, уныние и тоску мы тоже должны быть благодарны. Можно ли принимать их со смирением, с благодарностью — «мне посылается какое-то испытание, я должна это пройти»? И опять-таки — должна ли? Как от смирения не прийти к самоуничижению?

Не усложняйте. Мне кажется, что если с нами что-то происходит, то это потому, что оно наше. Вот и все. Да, вы можете встретить разные точки зрения: Виктор Франкл говорил, что страдание имеет смысл постольку, поскольку оно меняет нас самих. Есть и другие интересные трактовки на этот счет. Я думаю, что если с нами что-то случается, то оно право тем, что оно есть. Это уже часть нашей биографии. Приведет ли это нас к мудрости, сделает ли нас лучше? Это просто часть нашей биографии, это нужно принимать. Прежде чем оценить, прежде чем отвергнуть, прежде чем опротестовать, —сначала примите это. Мне кажется, такой должен быть порядок.

И надо ли уничижать себя? Ни один нормальный человек не будет искать себе страданий. Любой нормальный человек ищет путь наиболее комфортный, спокойный. Это естественно, в этом нет ничего плохого, наоборот: если вы ищете страданий, это вызывает некоторую тревогу. Не нужно этого искать, не нужно себя втаптывать в грязь, уничижать. Я даже больше скажу, может быть, это и неправильно, может, я со временем буду по-другому думать, но мне сейчас кажется, что мы имеем право даже обижаться на Бога. По-детски обижаться, но при оставляя за собой то страдание, которое Господь нам доверил, — Он нам его именно доверяет, — потому что это уже часть нашей биографии, часть нашего портрета. Если вы уберете с портрета вот эту краску, то он уже не будет вашим портретом. Но вы эту боль и страдание делаете своим, и они навсегда остаются с вами.

Вот с этого, мне кажется, нужно начинать. А потом — да, вступайте, как Иов, в тяжбу с Богом. Спрашивайте Его: почему со мной это происходит? Но будьте готовы услышать ответ, потому что, как и в книге Иова, Господь чаще всего отвечает очень неожиданно. Он говорит: «препояшь, как муж, чресла твои: Я буду спрашивать тебя, а ты объясняй Мне». Ответ Бога может нам не понравиться, но Он всегда ответит. И если Иов имел право на обиду, на протест, на тяжбу с Богом, то думаю, каждый из нас имеет это право. Но в то же время нужно знать и свое место: я все-таки песнь, которую придумал этот Автор. Это Он меня придумал, а не я — Его.

И потом, всегда есть иной угол обзора, — нам очень мало открыто из того, что с нами происходит. И иногда, чтобы стать самим собой, нужно пройти этим узким путем. Как у Шекспира: мы сейчас в нашем монастыре проводим литературные вечера, один из недавних был посвящен Маршаку. И дети читали сонеты. В одном из сонетов есть такая строчка:

О, благодетельная сила зла!

Все лучшее от горя хорошеет,

И та любовь, что сожжена дотла,

Еще пышней цветет и зеленеет.

Есть, знаете, благодетельная сила зла… Я вспоминаю эпизод из биографии митрополита Макария Булгакова, который мне страшно нравится. Это был несчастный ребенок. Он плохо учился. Худший ученик в семинарии! Мало этого, так он еще был вечно золотушный: знаете, это такие прыщавые дети. Гноящееся чучело ходило по семинарии. Все, конечно, его не выносили, потому что «беспросветно туп, отчаянно упрям и некрасив». И как-то во время переменки — а нравы тогда были довольно дикие, впрочем, и в наших школах сейчас не очень мягкие нравы — в него кто-то запустил камнем — и прямо по голове. Разбили голову вдребезги, все в крови. Оттащили в кусты, где промыли рану, как могли. Через месяц — первый ученик семинарии! Прыщи сошли. Вот как это объяснить? У него вдруг образовалась такая счастливая память, что его на кошт Академии отправили учиться в Петербург, где он защитил все возможные дипломы и диссертации, написал кучу томов — «Православно-догматическое богословие», «История Русской Церкви», «История раскола» и так далее. Если бы его не остановили, я думаю, он бы взялся за Брокгауза и Ефрона и сам бы все написал. Вот так бывает.

Я могу приводить много таких историй. Угол обзора бывает разный: посмотришь с другой стороны — и… Мы слишком мало знаем, в том числе о себе, о своей биографии, которая, тем более, еще пишется, не окончена. Поэтому надо помнить о нашем благодарном невежестве, в том числе тогда, когда мы вступаем в тяжбу с Богом.

У меня вопрос по поводу принятия подарков, чужой помощи. Я учусь принимать. Общаюсь при этом не только с воцерковленными людьми, и, в основном, когда люди что-то дают, они ждут что-то взамен. Я это принимаю и отдаю равноценное, как и ожидает другой человек, чтобы не ранить его и его чувства, не рушить его картину мира. Но как мне относиться к этим подаркам, как мне быть с самой собой?

Есть чудесное французское слово «политес», которое происходит от греческого «полис». То есть — «добродетель горожанина». Христианин вы или нет, — вы живете в обществе. Тем более вы горожане, а там, где горожане, должны быть мягкие нравы. Если человек оказал вам услугу, вы тоже окажите ему услугу. По-моему, это замечательно. Это тот уровень универсальной духовности, который обязателен в том числе для христианина. Это тот уровень нашего «нравственного эсперанто», который мы тоже должны знать и поддерживать. Это естественно.

Я вас не призываю к наглости: «Давай, дари мне подарки, у меня духовное упражнение!» Но, конечно, здесь я говорю с учетом таких простых вещей, как политес. Бывает так, что человек просвещен духовно и книги толстые читает, но он при этом дурно воспитан. Значит, человеку нужно начинать духовную работу над собой не с каких-то молитвенных духовных упражнений, а с воспитания учтивости, деликатности, отзывчивости. Начать с этого. И уже на этом фундаменте потом строить какие-то христианские добродетели.

Знаете, даже в Раннем Средневековье христианство было религией горожан. И были жители сельских регионов, которые были менее христианизированы и менее деликатны. Мне кажется, христианину, прежде чем браться за какие-то высокие духовные упражнения, следует стать просто джентльменом. Или дамой. Если вы не знаете, как поступить в конкретной ситуации, задайте себе вопрос: «Как бы поступила на моем месте леди?» И поступайте как леди.

Мы говорим сегодня о благодарности. Как делами благодарить Бога?

Тут у каждого своя мера. Нужно задать вопрос себе и слушать себя. Знаете, я пришел к тому, что не существует каких-то правил. Есть моя личная биография, история. Мое тело, моя душа знает обо мне больше, чем мое сознание, и бывает, они мне сами подсказывают: куда идти, что делать, на что обратить внимание. Может быть, это и есть то, с чего начинается жизнь в гармонии с собой, в мире с собой. То есть нужно чувствовать, слышать, что вам нужно делать. Вы сами себе подскажете.

У кого-то есть талант печь невероятные пироги. У кого-то есть талант организовать политическую партию. Кто-то может стать министром образования. А кто-то может стать священником. Мой приятель мне недавно сказал, что хочет стать священником, потому что, читая Евангелие, вдруг пережил этот призыв — «жатвы много, а делателей мало». Понимаете, он это услышал… Очень важно научиться это слышать. Вы это услышите не из каких-то книг, рецептов, это вам должно сказать ваше сердце — если вы еще умеете его слышать. Какие-то случайные встречи, случайные взгляды, случайные сообщения вам вдруг скажут, что это и есть ваш путь. Это не рациональные вещи — я в этом убежден.

А благодарить, конечно, каждый человек может по-разному. Кто-то пол помоет в храме, а кто-то старушке поднесет сумки. Но понимаете, мы относимся к таким вещам с бухгалтерской сметкой. А к этому нужно относиться как поэт, или как писатель, или как певец. Ты просто взял и поешь, а не поставил себе какую-то графу в списке дел. Поэтому слушайте себя, вам сердце все подскажет.

Отец Савва, владыка Антоний (Сурожский) говорит о Евхаристии как о квинтэссенции благодарения. Какое место Евхаристия занимает в вашей иерархии духовных упражнений?

Я думаю, что Евхаристия — вообще вне духовных упражнений, потому что здесь мы включаемся в область таинства. Таинства, которое нас выхватывает из времени, которое нас помещает в совершенно другое измерение. То, о чем мы сейчас говорили, в большей степени касается области универсальной духовности. Почему я говорю, что владыка Антоний — мудрец и святой? Это все-таки не одно и то же. Ты слышишь этого человека и понимаешь, что его жизнь пронизана Духом Святым. Это другая духовность, нетварная. И в Евхаристии нас как раз настигает этот дар Духа Святого.  Для меня очень дорога молитва во время литургии, которую называют эпиклеза, призывание Духа Святого. Потому что мы только этим и живем, только этим движемся, и то, что в нас вера еще как-то теплится, — это ведь не наша заслуга. Это тот дар Духа Святого, который Господь нам просто подарил. Это не делает меня каким-то особенным человеком, подвижником — это дар Духа Святого. И позволить этому дару, этому Духу Святому во мне раскрыться — это, конечно, во многом от меня зависит. Каждому из нас дается этот дар, но раскроем мы его или нет — большой вопрос.

Потом, в Евхаристии нужно различать два важных момента, потому что это событие не просто личное. Да, оно личное, но это событие еще и общины. Для меня это очень важно. В Евхаристии в меня входит не только жизнь Христова, но в меня входит и жизнь другого человека, того, кто подошел сейчас к Чаше. Это своего рода «переливание крови», когда мы становимся единокровными братьями и сестрами. Это не образ: кровь Бога течет во мне, кровь Бога течет в другом человеке. Мы братья и сестры в самом прямом смысле слова.

И это, знаете, тяжелая мысль, потому что — а может, я не хочу? «Что, быть братом вон того товарища с вставными зубами?! Я бы не хотел». Мы не всегда даем этому единению во Христе раскрыться, потому что нас это пугает.

У нас был замечательный случай. Я как-то собирал сведения о матушке Манефе, совершенно удивительной гомельской подвижнице: она была молитвенница, чудотворица, а еще человек с невероятным чувством юмора. Такая редкость среди святых! (Впрочем, мне кажется, святые все юмористы, но в жития это не всегда попадает — не тот жанр). Она очень любила рассказывать эпизод, который произошел после ее монашеского пострига. Дело было во время Великой Отечественной войны — фашисты вошли в Гомель в 1941 году, и была служба в соборе Петра и Павла, служил ее один замечательный священник, отец Серафим Шахмуть, он был монах Жировицкого монастыря, миссионер, который очень много сделал для церковной жизни Беларуси. Почитаемый прозорливец и старец, сейчас он канонизирован. И вот идет богослужение. Матушка Манефа была инвалид, у нее не работали ноги — она сидела на клиросе. Отец Серафим всех причащает, в храме очень много людей. И вот подходит к Чаше жуткий старикашка: беззубый, сопливый, небритый, в какой-то замасленной фуфайке. Он открывает этот свой жуткий беззубый рот, и батюшка с ложечки дает причастие, и матушка, сидя на клиросе, подумала про себя: «Господи, как же не повезло человеку, который будет с этой ложечки причащаться после этого жуткого старикашки!» Старец причастил этого старикашку, вдруг замер, растолкал людей, подошел на клирос и начал причащать матушку Манефу. Это было наукой для нее на всю жизнь, она потом, хохоча, всем рассказывала эту историю.

Вот в этом, знаете, вся соль. Потому что да, я готов принимать мистику таинства, я готов быть участником Тайной Вечери, чуть ли не чувствую спиной присутствие апостолов, но чтобы вот эти, в валенках, в этих своих нелепых китайских куртках?! Нет! Ни в коем случае! Поэтому, друзья, нам есть тут, над чем работать.

Записала Анастасия Храмутичева

Фото: Ефим Эрихман

Семинар организован фондом «Духовное наследие митрополита Антония Сурожского»

Читайте также: Архимандрит Савва (Мажуко): с чего начинается искусство быть любимым